Никоарэ Подкова   ::   Садовяну Михаил

- Вот что я скажу вашим милостям, - ответил седой путник, кивая головой. - Земли, откуда мы путь держим, страхом и удивлением полнятся от дел сего неукротимого всадника с вострой саблей, которому запорожцы дали имя Юрий Ботгрозный.

- Есть у него, должно, и другое прозвище?

- А как же! Было, братья мои и добрые люди. Среди жителей берегов Молдовы прозывался он Гицэ Ботгрос.

- Статочное ли дело? - воскликнул хозяин, вытаращив глаза.

- Статочное, - крикнул Пахомий, чабан из Пьятра-Тейулуй. - Не случись оно в ту пору, не было б и разговору и свет не гремел бы от его славы. Вот и едем, не мешкая, искать его.

Незнакомец, прибывший из ляшской стороны, улыбнулся.

- Правильно поступаете. Вся постушья братия, где бы не встретилась она вам в степях, покажет вам тропки к этому витязю. Одни правят вас в лес, другие в горы.

- А сам ты, друг чужеземец, знал его? - возбужденно говорил Пахомий, протягивая путнику кружку.

Тот прильнул к ней и утвердительно закивал головой, не отрываясь от кружки.

- И я знал его, - похвастал хозяин.

Пастух лишь покосился в его сторону и сказал проезжему:

- А если ты, приятель, знал его, то расскажи-ка о нем побольше, укрепи сердца наши.

- Можно, - отвечал проезжий, разомлетый от зноя и выпитых кружек, да недосуг мне. Впереди еще долгий путь. Надо мне заехать с сестрой своей единственной повидаться. Посмотрю, жива ли еще.

- Куда же ты путь держишь?

- К берегам Тазлэу, к самому Водопаду.

- Так далеко?

- Да.

- И только ради короткой встречи с сестрою ты пустился в такой дальний путь?

- Сестры моей, может статься, уж и нет на свете, - грустно сказал спутник, - да хочу я найти успокоение в обители божьей. Извела меня тоска по нашим горам и рекам. Была пора, и я гулял с братией, о которой сейчас тут песню пели.

- Коли так, целую руку, батяня. Но скажу тебе вот что: по моему разумению, не пришло еще тебе время схиму принять. А посему, поцеловав твою правую руку, попрошу тебя, православный, пожертвовать одним часом из любви к братьям - посиди с нами, потолкуй и поведай, что творится на белом свете.

- Что ж, можно.

- Тогда, прошу тебя, подними кувшин, подкрепись маленько и разгони тоску-кручину.

Вот так и случилось, что батяня Некулай, некогда атаман удалых молодцов, бродивших в лесу неподалеку от монастыря Побраты и в окрресностях Ясс, разговорился на постоялом дворе Горашку Харамина и рассказал историю витязя Юрия Ботгрозного.

- Знайте же, ваши милости, добрые люди и братья, что когда ясновельможные паны, служители короля польского, хитростью заманили государя Никоарэ во Львов и посадили в темницу, в самые тайные казематы крепости...

- Ага-га! - пробормотал Харамин. - Слыхали мы, да не верилось.

Пастух Пахомий от удивления онемел - только безмолвно качал головой.

- Неужто решились паны на такую подлость?

- Решились, повелел им из Стамбула султан басурманский. А когда они заперли государя Никуарэ в темницу, к его милости бургомистру Львова явился за наградой польский пан по имени Роман Барбэ-Рошэ. Этого самого Романа Барбэ-Рошэ государь Никоарэ однажды вызволил, когда пан заложил ростовщику храм Успения в Могилеве, - дал ему тогда Никоарэ взаймы без отдачи двадцать пять талеров.

- И именно этот Барбэ-Рошэ продал государя?

- Именно он.

Пастух Пахомий брезгливо плюнул и, заскрежетав зубами, пробормотал ужасное ругательство. Затем подтолкнул Некулая.

- Что же ты умолк, батяня? Говори. Растрави нам сердце, чтоб больнее было.

Скиталец, прибывший из ляшской страны, продолжал:

- Когда случилось это, мы все, бывшие в том краю, заскрежетали зубами и выругались, в точь-точь, как брат Пахомий. А Ботгрозный не скрипнул зубами, не выругался.