Ораторы и массы   ::   Куторга Иван

Потом я понял, что Керенский был подлинным олицетворением "Февраля" со всем его подъемом, порывом, добрыми намерениями, со всей его обреченностью и частой политической детской нелепостью и государственной преступностью. Ненависть лично к Керенскому объясняется, по-моему, не только его бесспорно огромными политическими ошибками, не только тем, что "керенщина" (слово, ставшее употребительным на всех европейских языках) не сумела оказать серьезного сопротивления большевизму, а, наоборот, расчистила ему почву, но и другими, более широкими и общими причинами.

В Керенском русская интеллигенция ненавидит самое себя, свое оплеванное прошлое. Так или иначе, но тогда к Керенскому мы не питали того раздражения и неприязни, которые у нас, "буржуазной" молодежи, вызывали иные социалистические деятели. Мы тогда долго совсем не понимали, какую опасную фигуру представляет собой этот вдохновенный трибун, всецело полагающийся на самую ненадежную силу из всех возможных - на силу слова. Мы не понимали еще, что своими вечными оговорками он разрушает, сам того до конца не понимая, такие свои необходимые начинания, как, например, поднятие дисциплины в армии вплоть до введения в ней (увы, теоретически) смертной казни. Молодежь, стоявшая левее нас, особенно, конечно, эсеровская, была Керенскому долгий срок очень предана, только после провала большого наступления и после июльского выступления большевиков настроение начало в этом смысле меняться. Выступление Корнилова ускорило этот перелом настроений, и ко времени Октябрьского переворота Керенский не был для молодежи тем кумиром, за которого она легко бы отдала свою жизнь. Начала уже обозначаться та "пустота", в которую и рухнул герой Февральской революции.

МИЛЮКОВ

Продолжая рассказ о наших хождениях по петербургским политическим ристалищам, перейдем теперь к слышанным нами ораторам кадетской партии. Это были наши наставники, "наши" лидеры. Понятно, что их мы слушали и понимали иначе, чем социалистов. Но и тут были любимцы и были чуждые, были речи глубоко волнующие и такие, которые мы до конца не понимали или которые для нас были как-то чуждыми. Большинство из нас были "правых" настроений, и это было одним из обстоятельств, определявшим наши симпатии, но только одним из них.

Политическая позиция П.Н. Милюкова в ту пору, его "империализм", его борьба за продолжение войны, его желание сохранить России плоды победы, его нежелание уступать Совету рабочих и солдатских депутатов и перестраивать Временное правительство в сторону увеличения социалистического элемента все это было нам особенно близко (потом я расскажу, как мы пережили апрельские-майские дни и уход Милюкова и Гучкова из правительства). Милюков тогда был кумиром и "надеждой" всех антисоциалистических элементов и, в частности, офицерско-студенческой и нашей гимназический молодежи "буржуазного" толка.

Однако, поскольку сейчас я вспоминаю политические трибуны Петрограда и их на нас влияние, я не могу сказать, чтобы П.Н. Милюков завоевывал наши сердца на ораторской трибуне. Оно и понятно. Милюков, как известно, не оратор, "ударяющий по сердцам с неведомою силой". Его гладкая, логичная, с убеждением и большой уверенностью в себе и своей правоте произносимая речь всегда больше политическая "лекция", чем идущий от сердца к сердцу призыв народного трибуна, оратора божьей милостью. Аргументация Милюкова всегда была достаточно сложна, и всей этой "осложненности" мы тогда не понимали.

Не понимали мы тогда и отточенности и совершенства полемического таланта Милюкова, которым Милюков возвышался над всеми русскими политическими деятелями нашего времени, далеко всех превосходя. Это даже понятно: в полемике Милюкова первое место всегда занимает логика.