Овод   ::   Войнич Этель Лилиан

К тому же Джеймс ведь мне только сводный брат, и я вовсе не обязан подчиняться ему. Он всегда недолюбливал мою мать.

- Все же, если мистер Бертон будет против, я думаю, тебе лучше уступить. Твое положение в доме может ухудшиться, если...

- Ухудшиться? Вряд ли! - горячо прервал его Артур. - Они всегда меня ненавидели и будут ненавидеть, что бы я ни делал. Да и как Джеймс может противиться, если я еду с вами, моим духовником?

- Помни - он протестант(*9)! Во всяком случае, лучше написать ему. Посмотрим, что он ответит. Побольше терпения, сын мой. В наших поступках мы не должны руководствоваться тем, любят нас или ненавидят.

Это внушение было сделано так мягко, что Артур только чуть покраснел, выслушав его.

- Да, я знаю, - ответил он со вздохом. - Но ведь это так трудно!

- Я очень жалел, что ты не мог зайти ко мне во вторник, - сказал Монтанелли, резко меняя тему разговора. - Был епископ из Ареццо, и мне хотелось, чтобы ты его повидал.

- В тот день я обещал быть у одного студента. У него на квартире было собрание, и меня ждали.

- Какое собрание?

Артур несколько смутился.

- Вернее... вернее, не собрание... - сказал он, запинаясь. - Из Генуи приехал один студент и произнес речь. Скорее это была лекция...

- О чем?

Артур замялся.

- Padre, вы не будете спрашивать его фамилию? Я обещал...

- Я ни о чем не буду спрашивать. Если ты обещал хранить тайну, говорить об этом не следует. Но я думаю, ты мог бы довериться мне.

- Конечно, padre. Он говорил... о нас и о нашем долге перед народом, о нашем... долге перед самими собой. И о том, чем мы можем помочь...

- Помочь? Кому?

- Cantadini(*10) и...

- Кому еще?

- Италии.

Наступило долгое молчание.

- Скажи мне, Артур, - серьезным тоном спросил Монтанелли, повернувшись к нему, - давно ты стал думать об этом?

- С прошлой зимы.

- Еще до смерти матери? И она ничего не знала?

- Нет. Тогда это еще не захватило меня.

- А теперь?

Артур сорвал еще несколько колокольчиков наперстянки.

- Вот как это случилось, padre, - начал он, опустив глаза. Прошлой осенью я готовился к вступительным экзаменам и, помните, познакомился со многими студентами. Так вот, кое-кто из них стал говорить со мной обо всем этом... Давали читать книги. Но тогда мне было не до того. Меня тянуло домой, к матери. Она была так одинока, там, в Ливорно! Ведь это не дом, а тюрьма. Чего стоит язычок Джули! Он один был способен убить ее. Потом зимой, когда мать тяжело заболела, я забыл и студентов, и книги и, как вы знаете, совсем перестал бывать в Пизе. Если б меня волновали эти вопросы, я бы все рассказал матери. Но они как-то вылетели у меня из головы. Потом я понял, что она доживает последние дни... Вы знаете, я был безотлучно при ней до самой ее смерти. Часто просиживал у ее постели целые ночи. Днем приходила Джемма Уоррен, и я шел спать... Вот в эти-то длинные ночи я и стал задумываться над прочитанным и над тем, что говорили мне студенты. Пытался уяснить, правы ли они... Думал: а что сказал бы обо всем этом Христос?

- Ты обращался к нему? - Голос Монтанелли прозвучал не совсем твердо.

- Да, padre, часто. Я молил его наставить меня или дать мне умереть вместе с матерью... Но ответа не получил.

- И ты не поговорил об этом со мной Артур! А я-то думал, что ты доверяешь мне!

- Padre, вы ведь знаете, что доверяю! Но есть вещи о которых никому не следует говорить. Мне казалось что тут никто не может помочь - ни вы, ни мать. Я хотел получить ответ от самого бога. Ведь решался вопрос о моей жизни, о моей душе.

Монтанелли отвернулся и стал пристально всматриваться в сумерки, окутавшие магнолию. Они были так густы, что его фигура казалась темным призраком среди еще более темных ветвей.

- Ну а потом? - медленно проговорил он.

- Потом... она умерла. Последние три ночи я не отходил от нее...

Артур замолчал, но Монтанелли сидел не двигаясь.