Охота на Сталина, охота на Гитлера. Тайная борьба спецслужб   ::   Соколов Борис Вадимович

Инкриминировали ему то же самое, за исключением гомосексуализма.

О судьбе руководителей НКВД стало известно много лет спустя. ОднакоЛюшков наверняка догадался, что с Ежовым и Фриновским поступили именно так, как они собирались поступить и с ним самим. В начале июня 1938-го Генриха Самойловича отозвали из Владивостока в Москву для назначения на работу в центральный аппарат НКВД. Люшков сразу понял, что Ежов собирается расправиться с ним как с чекистом «старой гвардии» прежнего наркома Г. Г. Ягоды.

В первые же дни по прибытии в Японию бывший глава НКВД Дальнего Востока стал вести дневник, где поведал – для истории же, конечно, – почему стал перебежчиком. Отрывки из этого дневника были опубликованы в японских газетах, а в полном виде он появился в августе 1938 года в издававшемся «для служебного пользования» ежемесячном бюллетене «Гайдзи гэппо» (ежемесячник иностранного отдела полиции). Вот как звучат откровения Люшкова в обратном переводе с японского на русский, сделанном А. В. Трехсвятским:

«Почему я, человек, который занимал один из руководящих постов в органах «власти Советов», решился на такой шаг, как бегство? Прежде всего я спасался от чистки, которая вот-вот должна была меня коснуться. Накануне я получил приказ о переводе на новое место службы в Москву и директиву о немедленном отбытии туда; вместе со мной аналогичную телеграмму получил секретарь Далькрайкома Легконравов; вызов руководящих сотрудников в Москву с последующим арестом стал в последнее время обычным. (В качестве примера можно привести: глава НКВД по Ленинградской области Заковский, глава НКВД Украины Леплевский, глава НКВД Белоруссии Берман, глава НКВД по Свердловской области Дмитриев и др.). Все они принадлежали к руководящему звену чекистов «старого призыва», к которому принадлежу и я. Я чувствовал, что в ближайшее время такая же участь постигнет и меня. Я стал готовиться к бегству, организовав командировку в район границы. Сначала я планировал переход в районе Гродеково, но в итоге перешел границу в районе Посьета (под предлогом оперативной встречи в пограничной полосе сосвоим агентом из Маньчжоу-Го. – Б. С).

Я много размышлял перед тем, как пойти на такое чрезвычайное дело, как бегство из СССР. Передо мной была дилемма: подобно многим членам партии и советским работникам быть оклеветанным и расстрелянным как «враг народа» или же посвятить остаток жизни борьбе со сталинской политикой геноцида, которая приносит в жертву советский и другие народы. Мое бегство поставило под удар мою семью и друзей. Я сознательно пошел на эту жертву, чтобы хоть в какой-то мере послужить освобождению многострадального советского народа от террористически-диктаторского режима Сталина».

Здесь Генрих Самойлович явно лукавит. Ему пришлось бежать, спасаясь от ареста и расстрела – при чем здесь какая-то «сознательная жертва»? Выбора то все равно не было: свою шкуру спасал. Да и о семье успел позаботиться. При обыске японцы обнаружили у него телеграмму с довольно-таки странным текстом: «Шлю свои поцелуи…» Люшков объяснил им, что, приняв решение о побеге, отправил в Москву 27-летнюю жену Инну с 11-летней дочерью, а телеграмма была условным сигналом: семья выезжает на поезде через Польшу в Западную Европу, где дочери должны сделать срочную операцию. Получив такое известие, Люшков тотчас совершил переход границы. Жене Люшкова не удалось покинуть СССР. Вскоре после бегства мужа ее арестовали.

Как беженец по высоким идейным соображениям Люшков не мог вызвать доверия у японцев. Ведь он только что закончил депортацию с Дальнего Востока корейцев и китайцев с Дальнего Востока в Среднюю Азию, и размах репрессий на восточной окраине России достиг пика именно при нем.