Петербургские трущобы (Том 2)   ::   Крестовский Всеволод Владимирович

Проект "общества

петербургских золотопромышленников"

Глава XXXII. Рыба идет в вершу

Глава XXXIII. Золотой песок

Глава XXXIV. Две неприятности и одно утешение

Глава XXXV. Неожиданное объяснение

и еще более неожиданный для гамена исход его

Глава XXXVI. Свадьба старого князя

Глава XXXVII. Все, что накипело

в двадцать три года

Глава XXXVIII. Чуха доведалась, кто ее дочь

Глава XXXIX. Последнее бревно долой с дороги

Глава XL. Чахотка

Глава XLI. Перед концом

Глава XLII. Исповедь

Глава XLIII. Смерть Маши

Глава XLIV. Потешные проводы

Глава XLV. "Идеже несть болезнь,

ни печаль, ни воздыхание"

Глава XLVI. Как иногда можно ловко

пользоваться современными обстоятельствами

Глава XLVII. За ту и за другую

Глава XLVIII. Результаты признания Зеленькова

Глава XLIX. Сон наяву

Глава L. Что было с Бероевой

Глава LI. Полюбовный расчет

Глава LII. Подземные каналы в Петербурге

Глава LIII. Точно ли коемуждо

воздалось по делом его

Глава LIV. На Владимирку

Глава LV. В море

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЗАКЛЮЧЕННИКИ

LIX

ХЛЫСТОВКА-СЛАДКОЕДУШКА*

______________

* Последователи хлыстовской секты (жарг.).

К Митрофаниевскому кладбищу с некоторых сторон прилегают обширные огороды, за которыми далеко пойдет уже поле да кое-где мелкий кустарник. Местность вообще смотрит каким-то голым пустырем и отличается вечным безлюдьем. Изредка разве пройдет там какая-нибудь "капорка-огородница", или сермяга прошагает, да проскрипит телега, нагруженная огородным навозом либо овощью, - и только.

Среди этих огородов уединенно стоят, на далеком расстоянии, две-три избы, которые смотрят чем-то покинутым, пустынным, нежилым. Кажется, как будто они заброшены тут людьми на спокойное разрушение.

В одной из них, отличавшейся тем, что стены ее были, аршина на полтора, со всех сторон весьма плотно окопаны землею, почти никогда не было заметно движения и жизни. Вечером вам не мигнул бы в глаза огонек в ее оконцах; днем вы не отыскали бы около нее живого человека, и только один дымок, вылетавший порой из трубы, заставлял предполагать, что там внутри копошатся какие-то обитатели.

И точно: каждый день на рассвете ползучею, дряхлой походкою медленно выходил из дверей согбенный старец в длинной белой рубахе ниже колен, крестился на восток, отдавая в то же время по поклону на все четыре стороны света, и затем, отворив ставеньки, удалялся во внутрь избы, чтобы точно таким же порядком снова появиться под вечер, когда посумерничает в избе и в воздухе, и затворить ставни до нового рассвета.

Порою появлялась около избы и какая-то пожилая женщина в черном. Справляла она кой-какую хозяйственную работу и, покончив дело, тотчас же удалялась в свою нору.

И эти внешние проявления какой-то таинственной уединенной жизни, среди огородных пустырей, не подвергались ничьим наблюдениям, по той простой причине, что наблюдать там решительно некому.

* * *

В этой избе только и было двое обитателей: Паисий Логиныч - согбенный старец, с маленьким сухощавым лицом, словно бы оно было вылито из желтовато-белого воску, и с большой лысиной, которую обрамляли длинные серебряные и мягкие как шелк волосы, неволнисто падавшие ему на узкие, иссохшие плечи. Одетый в свою обычную длинную и белую рубаху, он напоминал собою скорей катакомбного христианина первых веков, чем человека, принадлежащего нашему времени, и это характерное сходство усиливали в нем его старчески светло-голубые и как бы водянисто-выцветшие глаза бесконечно кроткого, почти детского выражения. Паисию Логинычу шел уже чуть ли не девятый десяток, и, однако, для этих лет, он был еще довольно бодр и телом, и духом.

Сообитательница его звалась Устиньей Самсоновной.