Последний гамбит   ::   СССР Внутренний Предиктор

Я знал Холмса уже многие годы и научился уважать его тонкий аналитический ум, решительный, волевой характер и безукоризненную порядочность. Более того, мое восхищение этим человеком было столь велико, что я даже не пытался спрятать его за холодной маской корректного добрососедства и грубоватой камарадерии [1] . Постепенно и он проникся ко мне искренней симпатией, сумев оценить по достоинству мою деликатность и теплое дружелюбие, а потому всегда платил мне полной откровенностью. Не припомню случая, чтобы он попытался скрыть от меня что бы то ни было, если его не побуждали к тому требования профессиональной этики или соображения щепетильности в отношении личных тайн доверившихся ему клиентов. Это был явно не тот случай, и колебания Холмса немало меня удивили. Я терпеливо ожидал от него объяснений, а он все медлил.

— Дорогой мой Ватсон, — наконец вымолвил он, — не считаете ли вы, что есть в жизни вещи, о которых лучше не знать? Не вы ли мне как-то цитировали одно, поразившее меня, изречение гениального русского поэта Пушкина: «тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман»?

Стоит ли говорить, что это замечание моего друга еще более подогрело мое любопытство, и я тут же поспешил заверить его в том, что, хотя, возможно, и существуют ситуации, в которых некоторый элемент интеллектуального целомудрия, недосказанности и таинственности лишь способствует улучшению взаимоотношений индивидов в обществе, — даже если они и существуют, то все же явно не имеют никакого отношения к данному случаю. Ведь в национальной культуре тех же русских понятия правды, права и справедливости столь неразрывно переплетены, что являются однокоренными и стали основой их мировоззрения, именуемого Православием . Когда-то так же было и у нас, англичан, наследников свободолюбивых кельтов. И лишь со временем слова утратили свое звучание и изначально вложенный в них смысл, так что сам профессиональный термин « jurist» стал фонетически подозрительно напоминать такие явно несущие негативный заряд понятия, как «journalist» и «jeweller», чтоб не ходить за примерами дальше. Я позволил себе напомнить Холмсу, что только истина делает человека свободным [2] и что горькая правда все же лучше, чем сладкая ложь, а тем более в деле такой чрезвычайной важности, как события одиннадцатого сентября, всколыхнувшие весь мир и, по всей видимости, угрожающие ему еще более страшной трагедией. Напомнил я ему и о крови невинных жертв, вопиющей, так сказать, к отмщению.

Кажется, мои аргументы убедили Холмса, ибо, словно стряхнув остатки последних сомнений, он вновь обратился ко мне с уверенной и добродушной улыбкой, встречающейся только у людей, чья убежденность в собственной правоте базируется не на самомнении и наглости, а на глубоком знании предмета и стопроцентной искренности.

— Прекрасно, Ватсон. Тогда давайте разберемся в обстоятельствах этого дела вместе, без спешки, не горячась и не тушуясь перед возможными препятствиями к его разрешению. Здесь нам может помочь только логика и холодный беспристрастный анализ, основанный на методологии, с которой меня недавно познакомили мои друзья из России.

— Согласен! — ответил я, не придав значение последним словам Холмса, и, как оказалось в дальнейшем, совершенно напрасно, — пусть этот анализ станет очередной демонстрацией эффективности всемогущего дедуктивного метода вашего прославленного прадеда, бывшего когда-то легендой среди следователей Скотланд-Ярда!

— Хорошо, что вы о нём вспомнили. Мой прадед действительно для своего времени был великим мыслителем, и я очень многим ему обязан. В нашем семейном архиве бережно хранятся не только его личные записи, но также и заметки его ближайшего друга, доктора Ватсона.