Посол Урус-Шайтана (Тетралогия - 1)   ::   Малик Владимир

Где-то шуршали крысы. С каменного потолка и со стен стекали струйки ржавой воды.

Невольники сгрудились посреди погреба.

- Вот тут нам, ребята, и могила, - глухо промолвил один из невольников, называвший себя сыном крестьянским - Квочкой. - Хорошенькую хату приготовил для нас проклятый турок, чтоб он пропал! Даже соломки подстелил, чтоб не отлежать бока. И солома небось гнилая... Так и есть! Тут еще и до нас полоненные жили. От них и осталась... - Он со злостью пнул ногой кучу ячменной соломы.

К великому удивлению невольников, оттуда послышался хриплый голос, словно захрюкал больной поросенок.

- Какая там зараза толкается? Ты что, ослеп или буркалы тебе засыпало? Не видишь, что тут люди спят?

- Тю на тебя! - воскликнул удивленный крестьянин. - Откуда ты тут взялся, леший тебя побери? И кто ты такой, что по-нашему гуторишь?

Куча соломы зашевелилась, и из нее вылезло какое-то странное существо.

Невольники со страхом разглядывали незнакомца.

Он стряхнул с себя солому, и все увидели худущего, истощенного человека с глазами, горящими болезненным блеском. Сквозь лохмотья просвечивало желтое костлявое тело. От холода он клацал зубами.

- Что? Хорош? - вдруг хрипло засмеялся он. - Что, смотреть страшно? Не бойтесь, скоро сами такими станете... Пробудете, как я, лет десять в этом, богом и людьми проклятом месте, кто знает, выживете ли. Был и я когда-то такой же, как вы, молодой, сильный... А теперь одна кожа да кости. Как повернусь в соломе, будто сухари в мешке гремят.

- Как же тебя звать, человече? - спросил Звенигора.

- Звали когда-то Свиридом Многогрешным... Не знаю, кто из моих предков так много нагрешил, что прозвище такое пристало к нашему роду. Но кто бы что ни нагрешил, а расхлебывать за всех приходится мне.

- Так ты родич гетмана Дёмка Многогрешного?

- Было когда-то... Было, - неопределенно ответил тот.

- Сколько ж тебе лет, дед?

- Лет? Хе-хе! - скривился в усмешке бесцветный рот. - Лет мне всего сорок...

- Не может быть!

Звенигоре вспомнилось, что Метелице под шестьдесят и он мог еще кулаком оглушить вола. А этот от ветра качается.

- Посмотрим, что с тобой будет через десять лет, когда Гамид выжмет все соки, всю силу, когда руки твои повиснут как плети и зубы выпадут изо рта, и суставы распухнут на ногах, и вши тебя заедят, как паршивое порося... Вот тогда ты вспомнишь Многогрешного: правду, мол, говорил бедолага...

- Мы и так тебе верим. Видать, что спишь ты не мягко да, должно быть, и ешь не сладко...

- Тут тебя накормят! Догонят да еще и добавят! - Многогрешный засмеялся.

Он трясся от смеха, от кашля и от холода сразу. В косматой бороде торчали колючие остюки. Острые колени подгибались; казалось, что они вот-вот переломятся и этот мешок с костями с грохотом свалится вниз.

Все стояли молча, понурившись. Каждый воочию увидел свое будущее. Квочка тяжело вздохнул, начал причитать:

- Боже мой, боже, пропала моя головушка!..

Звенигора оглянулся на него, строго прикрикнул:

- Ну, нечего нюни распускать! И без того кисло. А если еще каждый будет хныкать, то мы и вправду богу души отдадим в этой вонючей яме.

- Да я ничего, - начал оправдываться Квочка. - Просто на душе заскребло...

- Всем не легко... Но и казак не без удачи. Глядишь, и вывернется когда-нибудь!

- Болтаешь пустое... Я тоже так когда-то думал, - прошамкал Многогрешный. - Все надеялся - убегу... Дудки!.. Куда, к черту, убежишь? Куда пойдешь, когда до моря недели две хода и на каждом шагу тебя схватить могут! Если и до моря доберешься, то что? Нешто перепрыгнешь или по воде перейдешь?

Звенигору стала разбирать злость. Это пугало, стоящее одной ногой в могиле, хочет сеять в их сердцах неверие, тянуть всех за собой... Нет, не выйдет! Они еще молоды, сильны и не должны терять надежды.