Позывные Зурбагана   ::   Мухина-Петринская Валентина Михайловна

такого фантазера... на Север? Забудь, что у тебя есть отец. Он тебя не примет.

- Если не примет, значит, он не тот, за кого я его принимаю. Тогда и не надо. А еду я не один.

- С кем же?

- С Алешей. Разве он пустит меня одного. Он мой лучший друг.

- Но он неплохо устроился. Московская прописка. Комната.

- Мы уже были с ним у начальника милиции - того, что когда-то взял над ним шефство. Он обещал бронь на комнату. Поскольку Алеша едет на БАМ. Пекари и там нужны. К тому же он еще и повар и кулинар. С ним как раз все просто: обком комсомола охотно даст ему путевку. Ему и подъемные дадут, и дорогу оплатят.

- Ладно, сын, если тебе надобно хлебнуть лиха - езжай. Может, это тебе необходимо для становления личности. Пусть так. Об одном прошу... Не принимай от него ничего. Понял?

- Понял. Ой, спасибо, мама! - я бросился целовать мать.

- И одно условие: пиши мне дважды в неделю, не реже. Ведь я буду очень беспокоиться за тебя...

Мама вдруг заплакала. Я, как мог, успокоил ее.

Она так и не читала сценарий. Мы сидели с ней на балконе, смотрели на Москву-реку и беседовали. Я рассказал о Маринке. Мама очень ей сочувствовала и возмущалась бездушием Геннадия Викторовича.

После обеда, только я улегся с книгой в своей комнате, вошла мама. Присела на край кровати.

- У меня к тебе, Андрюша, просьба. Ты помнишь художника Евгения Никольского?

- Конечно, хотя он редко заходит к нам. По-моему, ты его не очень-то жалуешь. Последнее время он уже не ходит совсем. Его пейзаж висит в твоей комнате. Я раза два встречал его на улице. Он плакал и лез целоваться.

Мама нахмурилась.

- Ты не говорил мне об этих встречах. Жаль его. Он был очень талантлив! Стал пить... Пропил свое дарование. Просила его не ходить к нам. Жаль его жену. Хорошая женщина, но... Принесла свою жизнь в жертву неудачнику. Сейчас Евгений Сергеевич в больнице. Пока в сознании. Хочет повидать тебя. Давай съездим, навестим его?

- Меня? Но почему? Я думал, он и забыл уже обо мне.

- Не забыл. Детей у них нет... Вот он и вспомнил, как брал тебя когда-то на руки. Может, чувствует себя одиноким... Навестим?

- Раз ты хочешь - пожалуйста.

Ровно в пять, оба в белых халатах, мы поднимались по широкой железной лестнице старой больницы на второй этаж. Долго шли коридорами. Встретили жену художника, она обрадовалась нам.

- Вот спасибо, что пришли. Женя так ждет вас. Посидите с ним... Я скоро вернусь, только куплю Женечке фруктовые соки. Он боится оставаться один.

Она говорила маме, но смотрела на меня - пытливо и недоверчиво. Мама кивнула, и мы пошли дальше. Я оглянулся, Никольская смотрела нам вслед.

Евгений Сергеевич лежал в отдельной палате. Давно я его не видел, и меня поразило, как он изменился и сдал.

На подушке выделялось худое, скуластое лицо, обтянутое темно-желтой сухой кожей, запавшие, лихорадочно блестевшие глаза, измученный пересохший рот. Вокруг этого человека кружила смерть, но он еще был в сознании и обрадовался нам.

- Если не побрезгуешь... поцелуй меня,- прохрипел умоляюще - это он говорил мне. Я, поборов брезгливость, но не подав вида, поцеловал его в щеку. Он просиял.

- Спасибо. Ты добрый мальчик.- Он перевел взор на маму.- И тебе спасибо, Ксения. А где жена?

- Она сейчас вернется, пошла купить тебе соков.

- Если я опять "уйду", скажи ей, чтоб не отходила от меня... Теперь уже скоро...

Его мучило удушье, он с большим трудом переводил дыхание.

Евгений Сергеевич лежал ногами к распахнутому настежь широкому окну, чтоб видеть небо и деревья больничного парка. Листья еще не успели огрубеть, светло-зеленые, нежные, а высоко в синеве медленно плыли кучевые облака.