Россия молодая (Книга 1)   ::   Герман Юрий

Иван Кононович поправил очки на мясистом носу, сказал с умной усмешкой:

- Давеча, на Москве, был я на полотняном заводе, говорил с мастерами, как для нас, для поморов, добрую парусную снасть ткать. После, для ради прогулки, забрел на берег речки Яузы. Гляжу - бегает там суденышко малое, не более нашей двинской посудинки, что женки молоко возят. Челнок! А народу кругом - и-и-и! Силища! Чего, спрашиваю, у вас, православные, стряслось? Тут один с эдакой бородищей, в шубе, в шапке высоченной, мне ответствует: "Царь-де государь Петр Алексеевич от аглицкого ученого немца морские художества перенимает и для того на сем корабле, именуемом бот, упражняется!"

Корелин захохотал, закашлялся, махнул рукой:

- На корабле! Вон оно как! Бот именуемом! Слышал, Тимофей? Хотел я тому боярину слово молвить, да раздумал, ему с коня-то да в горлатной шапке виднее, где корабль и где аглицкий ученый немец...

Они еще постояли на берегу, провожая взглядами лодьи, кренящиеся под парусами на свежем ветру, помолчали, потом пошли к тележке, что поджидала их у ворот обители...

- А какое слово ты, Иван Кононович, хотел боярину молвить? - спросил Кочнев, когда тележка тронулась с места.

- А такое, друг мой добрый, - не сразу ответил лодейный мастер, хитрое слово: поклонись-де царю, боярин, дабы не от аглицкого ученого немца морские художества перенимал, а к нам бы приехал - в Лодьму, али в Кемь, али в Онегу, али к Архангельскому городу. Недаром-де говорится Архангельский город всему морю ворот. Есть у нас чего посмотреть...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В АРХАНГЕЛЬСК

Избавь меня от хищных рук

И от чужих народов власти...

Ломоносов

Ступай и стань средь Океана!

Державин

Сии птенцы гнезда Петрова.

Пушкин

Не от росы урожай, а от поту.

Пословица

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1. ПОТЕШНЫЕ

Душным июньским утром царский поезд под густой звон колоколов, благовестивших к ранней обедне, миновал Земляной город и не спеша двинулся к Троицкому монастырю. Москва только еще просыпалась: ночные сторожа убирали рогатки, что перегораживали улицы от лихих людей; уходили невыспавшиеся караульщики с алебардами и бердышами; сапожник, еще не вовсе проснувшийся, зевая и крестя рот, вывешивал сапог над убогой своей будкой; портной раскидывал забористых цветов кафтан; рыбник здесь же на ходу выхвалял своих карасей да лещей, еще шевелящих жабрами в берестяном коробе. Под ровный невеселый бой бубна плясал среди торгующих облыселый медведь в шляпе с пером. Из шалашей дебелые тетки тянули руки, предлагали свой товар - белила да румяна, да вареную сажу - подводить брови. Тут же бранились и толкались безместные попишки и пропившиеся дьяконы, предлагая сотворить незадорого литургию, обедню али панихидку. Среди них совался туда и сюда высокий детина - искал пропавшие сапоги да шапку. В орешном ряду щелкали на пробу орехи, в медовом отпивали меда. Брадобреи у стены, в холодочке, стучали ножами, зазывая народишко брить головы, стричь волосы, выхваляя скороговорками каждый свое искусство:

- У нас бритовки вострые, молодчики мы московские, мыльце у нас, пожалуйте, грецкое, вода москворецкая, ножи вострые, ручки наши ловкие...

- Ах, побреем, вот побреем...

- Стрижем, бреем, вались народ от всех ворот...

Бородатый мужик с веником, с плутовскими окаянными глазами, ходил, улещивал сладким голосом:

- Помыть-попарить, молодцом поставить, кто смел, да ко скоромному приспел, айдате со мною, не пожалеешь ужо...

Царские потешные, Луков да Алексашка Меншиков, перевесясь с седел, спрашивали у мужика:

- Дорого ли веселье твое, дядя?

Мужик отмахивался:

- И-и, соколики, полно вам пошучивать. Езжайте своей дорогой...

- Да наша дорога к тебе в баньку...

- С богом, с богом...

Алексашка Меншиков вздыбил коня, уколол шпорами, догнал прочих потешных.