Разрешение на жизнь   ::   Климман Михаил

– Там закрыто почему-то, но то, что я увидел в витрине, мне понравилось… Это что – «by appointment only»?

– У нас вообще нет пока такой формы торговли – по звонку. – Гуру улыбнулся. – Мы еще не совсем взрослые и всем все можно, а у Лены – просто открытие салона в понедельник. Хотите пойти?

– Не отказался бы. Там в витрине канделябры Томировские, настоящие, а у меня на них – хороший клиент.

– У меня есть пригласительный на два лица, – Женя показал Найту прямоугольник белой мелованной бумаги, – только особенно не рассчитывайте ни на что, цены будут – мало не покажется.

– Не понимаю…

– Это дорогой салон для богатых клиентов, а не для дилеров. А про Томира и у нас слышали.

Найт кивнул. Всю субботу он потратил на то, чтобы объехать побольше антикварных магазинов Москвы в поисках шахмат, конечно, но и в тайной надежде найти что-нибудь достойное, чтобы оправдать поездку. Он так ничего и не нашел, кроме этих канделябров. Товара было много, но цены…

– А ответьте мне, пожалуйста, на личный вопрос, – Гуру взял со стола пластмассовую сигаретную пачку, повертел в руках, – если захотите, конечно…

Найт настороженно кивнул.

– Такие сигареты, насколько я понимаю, лет двадцать-двадцать пять уже не выпускают. – Женя положил пачку на стол, потом опять взял, открыл, поднял глаза на Найта: – Можно?

Тот неохотно кивнул. Гуру прикурил, затянулся глубоко, выпустил дым колечком.

– Я когда-то курил, лет двадцать как бросил, – пояснил он. – Откуда у вас сегодня «Филипп-Моррис» с угольным фильтром и в пластмассовой пачке? Мечта всех курильщиков Советского Союза лет тридцать назад. Для меня эти сигареты – как… – он поискал слово, – как ностальгия по молодости.

– Я когда-то купил тридцать коробок. – Найту не очень хотелось продолжать этот разговор.

– Понятно, – сказал Гуру, хотя было очевидно, что ничего ему не понятно.

Ну, не рассказывать же ему, что эти сигареты его приучила курить Лялька, запретив раз и навсегда «вонючки из козлиных кизяков», которые он курил до встречи с ней. И Найт, когда она погибла, пообещал себе всегда курить только эти сигареты в память о ней. Он действительно много лет назад купил тридцать коробок: как знал, что их перестанут выпускать.

Но последние годы он старался экономить, потому что исчезал «Филипп-Моррис» слишком быстро. Невосполнимый запас. Только когда Найт занимался чем-то, связанным с Лялькой, он позволял себе оторваться и курить вволю. Понятно было также, что если сигареты кончатся раньше, чем он умрет, то он просто бросит это вредное, но такое приятное занятие.

Лет двадцать пять (или двадцать – он точно помнил, что прошло несколько лет со дня гибели Ляльки) назад он пережил сильный шок, когда увидел, что так же, как он, мыслит и чувствует кто-то еще. В Мюнхене проходил фестиваль, и в его рамках был показ фильмов режиссера, про которого Найт ничего не знал, кроме того, что он в прошлом жил в России, потом не то сбежал, не то его выдворили насильно и несколько лет, как работает на Западе.

Почему он, Найт, попал на этот фильм, он уже не помнил, помнил только, что кино поразило его какой-то щемящей нотой, беззащитностью. Там было что-то про довоенную Россию, про молодых ребят, которые ушли потом на войну, чтобы не вернуться, – собственно, про поколение его отца.

Но погибла – девушка, и герой фильма, как помнил Найт, носатый еврей, вдруг сказал, что он всегда будет курить какие-то определенные сигареты и добавил:

– Это в память о тебе, Юлька (а может быть, Инга – имени героини Найт, конечно, не помнил).

Но не рассказывать же этого, в общем, вполне симпатичному Жене. Зачем ему чужая боль и тоска, у него, и это было видно, и своих хватает.

– И еще, Найт, – Женя докурил «Филипп-Моррис», раздавил окурок в пепельнице, – нам бы надо кое-что уточнить.

– Я слушаю.