Русско-Японская Война (Воспоминания)   ::   Воронович Николай

Каждая теплушка имела своего старосту, который ежедневно являлся к начальнику эшелона за приказаниями и которому, в свою очередь, беспрекословно подчинялись избравшие его каторжане.

Пробыв долгие годы на каторге, амнистированные с понятным нетерпением стремились как можно скорее попасть домой. Железнодорожная забастовка, по их мнению, не имела к ним никакого касательства:

- Забастовки против господ делаются, а мы нешто господа? - говорили они.

Каждая задержка эшелона нервировала их. Если наш поезд стоял на какой-нибудь станции более получаса, к начальнику эшелона тотчас же являлись старосты.

- Ваше благородие, обращались они к поручику: разрешите сходить к "забастовщикам". Опять происходит задержка, надо, видать, поторопить их малость.

Поручик, которому также хотелось скорее попасть домой, ничего не имел против такого поторапливания и старосты шли разыскивать представителей стачечного комитета. Визиты эти кончались тем, что нам немедленно давали путевую и эшелон отправлялся дальше.

Так мы довольно скоро доехали до станции "Петровский завод", где положение осложнилось.

Железнодорожники категорически отказались пропустить наш эшелон. Их представители пытались вразумить каторжан, объясняя им, что пропуск поезда явится срывом забастовки, и что своими требованиями каторжане идут против всего народа. Однако все эти рассуждения не действовали на каторжан. Они настаивали на своем требовании и угрожали "пустить красного петуха", если оно немедленно не будет исполнено. После долгих споров, уговоров и пререканий нам, наконец, подали паровоз. Каторжане успокоились, но ненадолго. Машинист, не желая вести поезд, сбежал с паровоза. Эшелон снова заволновался и мы стали опасаться, что каторжане действительно подожгут станционные постройки.

Но в самую критическую минуту в наш вагон явился один из каторжников и попросил начальника эшелона разрешить ему сесть на паровоз:

- Я бывший машинист Сибирской дороги, всего лишь два года, как сослан, и берусь довести поезд до следующего депо.

Хотя мы и рисковали разбиться на каком-нибудь уклоне, поручив поезд машинисту, незнакомому с профилем пути, но поручик решил, что исход этот менее опасен, чем оставление возбужденного эшелона на станции.

Сахалинец наш сел на паровоз и весь перегон до Мысовой (более 100 верст) мы проехали со скоростью курьерского поезда, не останавливаясь ни на одной станции. По всей линии была передана предупредительная телеграмма и нас пропускали без задержек.



ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

На станции Мысовой нам уже без всяких пререканий подали паровоз и машинист, получивший соответствующее распоряжение от стачечного комитета, повез нас вокруг Байкала.

На одной из станций Кругобайкальской дороги все-таки произошла задержка. Наши продовольственные запасы кончились. На станции и в железнодорожном поселке нельзя было ничего купить. Тогда каторжане попросили разрешение послать старост в ближайшее селение за продуктами. Поручик разрешил. Через час старосты вернулись с мешками, набитыми хлебом, колбасой, свининой и битой птицей.

У нас самих, кроме небольшой краюшки хлеба, сахару и чаю, также не осталось никакой провизии, и мы приготовились голодать до самого Иркутска. Но явившиеся в наш вагон старосты нанесли нам целую гору "кусочков" (так называли каторжане собранную старостами провизию). Мы стали отказываться, но каторжане заявили, что едем мы "одной артелью", что припасы добыты не воровством, а Христовым именем и что наш отказ обидит всю "артель". Пришлось принять эти подарки, за которые мы отблагодарили кусками оставшегося у нас сахара.

Вскоре эшелон наш прибыл в Иркутск. Здесь мы узнали о прекращении забастовки и о манифесте 17-го октября.