Служанка фараона   ::   Херинг Элизабет

Я радовалась тому, что плыву в Землю людей, что море расступается перед носом нашего корабля, который скользит по волнам, подобный стройному прекрасному цветку лотоса. Справа, слева, позади нас оставалась вода, я же быстро и без устали стремилась все вперед и вперед. Это было похоже на волшебство. Тебе это тоже знакомо, Рени. И какой же бесчувственной должна была бы быть душа, если бы в подобные мгновения она не искала выхода в звуках, в пении, - неважно, повиновались ли ей слова. Мне они повиновались в тот миг, как это часто бывало и потом... до тех пор пока... Но я еще не хочу говорить об этом.

Возможно, я не один раз пропела свою песенку, которая радовала мой слух и наполняла меня задором, потому что не заметила, как сзади остановился мужчина и стал молча слушать меня. Я увидела его только тогда, когда повернулась, чтобы пойти к матери, и сильно испугалась. Ведь это был Нехси, командир этого корабля и всей флотилии, которого все боялись и сторонились! Стоило ему только пошевелить пальцем, как исполнялось любое его желание. Я еще никогда не видела его так близко и хотела быстренько ускользнуть. Но он вовсе не строго, а даже ласково посмотрел на меня и остановил меня взглядом.

- Кто научил тебя этой песне? - спросил он. Тут я заметила, что он выглядит не так, как прочие люди на корабле, и вообще не похож на тех людей, которых мне приходилось видеть до сих пор. Его волосы не были коротко подстрижены, а падали длинными, вьющимися прядями на плечи и целиком покрывали всю его мощную голову. Тогда я еще не могла знать, что это были не его собственные волосы, а парик, который здесь носят все знатные господа. И бороды у него не было. Он носил не набедренную повязку, как гребцы, а длинное одеяние из лилейно-белого полотна, которое обвивало его фигуру. Но самым замечательным было ожерелье из белой слоновой кости и разноцветных эмалевых пластинок, которое наподобие широкого воротника закрывало ему грудь. Он произвел на меня такое глубокое впечатление, что я никогда не могла его забыть. И вот этот человек, который - я уже знала был казначеем царицы, стоял теперь перед ребенком и разговаривал с ним. Он смотрел на меня своими темными, ясными, слегка раскосыми глазами. Я страшно смутилась и не знала, что ему ответить. Кто учит птиц их песням? И разве в пении люди не состязаются с ними? Разве не пела с нами даже наша мать, пока вода не поглотила отца и не сделала ее молчаливой?

Нехси понял, что мне трудно ему ответить, и сказал:

- Спой еще раз!

Я бы охотно сделала это, но не могла выдавить из себя ни звука. Одно дело петь для собственного удовольствия или в компании веселых людей и совсем другое - стоять перед одним из сильных мира сего и гадать, понравится ли ему то, что рвется из груди, или же вызовет его неудовольствие. Я стояла и краснела под его взглядом до корней волос, не смея ни посмотреть на него, ни отвернуться, потому что была еще очень молода и не знала, как подобает разговаривать с таким человеком.

Из этого затруднительного положения меня выручила моя обезьяна. Она-то никогда не делала различия между знатными вельможами и простым людом, и я не знаю, глупость ли это, присущая ее животной натуре, или мудрость, которую в нее вложил какой-то бог. Как бы то ни было, она раскачалась на канате, который свешивался с реи, и внезапно опустилась у ног Нехси в забавном прыжке. Казначей запустил руку в ее густую шкуру и погладил.

- Я слышал, ты вырастила ее. Тебя наградит за это Тот, ибо обезьяны кефу - его животные.

Он ободрил меня кивком головы, слегка шлепнул обезьяну и удалился. Я же еще никогда не слышала имени трижды священного бога и не знала, от кого ждать награды за то, что сделала для беззащитного животного. И все же слова Нехси вселили в меня большую надежду.

Казначей же распорядился, чтобы мне подыскали какое-нибудь полезное занятие.