Страна Семи Трав (Повести о Ветлугине - 2)   ::   Платов Леонид

Это даже нравилось сейчас. Однако что-то было в "букете Москвы", какая-то примесь, почти неуловимая.

Разберемся. Первый ингредиент, безусловно, - запах сырости, дождя. Второй - бензина. А третий? Неужели цветов? В марте - цветы?

- Купите, купите, гражданин, - окликнул меня женский голос. - Мимоза. Сочинская. Только что с аэродрома.

Я обернулся. Рядом был киоск цветочницы. Мохнатые желтые веточки, лежавшие на прилавке, распространяли прохладное благоухание.

- Купите, купите, - настойчиво повторила цветочница. - Купите для вашей дамы.

- У меня нет дамы, - пробормотал я, но веточку взял, подчиняясь гипнотически-вкрадчивым интонациям ее голоса.

"Для чего мне цветы? - недоумевал я, вертя в руках осыпающееся желтое опахало. - Лизы в Москве нет. Ей я, конечно, подарил бы цветы. К любому поводу готов был придраться, лишь бы дарить ей цветы. Если же она начинала ворчать, что уйма денег тратится на подарки, я отвечал резонно: "Наверстываю упущенное. Много ли цветов ты получила от меня в прошлом?"

Да, наш роман развивался необычно. Я усмехнулся, вспомнив, как подростком оттаскал Лизу за косы. (Они были у нее какие-то очень вызывающие, торчащие рожками в разные стороны, как бы приглашающие к таске.) Мог ли я подумать тогда, что наступит время и я буду дарить цветы этой надоедливой и дерзкой рыжей девчонке, буду нетерпеливо поджидать ее и тосковать по ней?..

Я рассеянно сунул маленькую благоухающую веточку в карман кителя, прошелся взад и вперед под колоннами.

Весенний вечер развернул во всю ширь площади Свердлова прозрачное покрывало сумерек. Контуры домов стали расплывчатыми. В небе преобладали зеленоватые тона, скорее присущие даже апрелю, а не марту.

Вдруг разом, будто по взмаху палочки милиционера, управлявшего уличным движением, зажглись вдоль проспекта висячие фонари. Я с тревогой взглянул на часы. До начала спектакля оставалось десять минут.

Савчук запаздывал.

Ну и ну!..

Я знал от Лизы о его феноменальной сосредоточенности: в любой шумной компании он мог чувствовать себя в одиночестве, едва лишь приходило к нему вдохновение. Он становился тогда глух и нем, как бы погружался в глубокий колодец.

Впрочем, Савчук представлялся мне добровольным архивным затворником, жителем подземелья.

Есть такое выражение - "поднять архивы". Оно фигурально. Но в моем воображении рисовались мрачные своды, паутина по углам, груда беспорядочно наваленных на полу фолиантов в кожаных переплетах и печальный толстый Савчук, в съехавшем набок галстуке, с сопением и вздохами подлезающий под эту груду.

Я снова посмотрел на часы. Черт знает что! Долго ли еще подпирать мне колонны Большого театра, дожидаясь этого архивного затворника?!

Две девушки, пробегая мимо, засмеялись.

- Обманула, не пришла, - громко сказала одна из них, кося в мою сторону лукавым черным глазом.

- Да-а, бедненький... - пропела другая, качнув белокурым локоном, выбившимся из-под шляпки.

Конца фразы я не расслышал, так как двери в театр с грохотом захлопнулись за ними.

Каково, а? Бедненький... Не хватало еще, чтобы прохожие стали жалеть меня!

Я сделал полуоборот, собираясь войти в театр, и тут наконец увидел Савчука. Он почти бежал через площадь в своем развевающемся пальто и несуразных ботах на пряжках, в каких сейчас ходят, по-моему, только архиереи и теноры. Мало того, даже теперь, собравшись в театр, он не мог расстаться с портфелем и каким-то свитком, который торчал у него под мышкой.

- Не опоздал? - кричал Савчук еще издали. - Давно ждете?

- Не оправдывайтесь. Знаю, задержали мыши. Да, да, архивные мыши. Но почему вы в ботах?

- А как же? Сырость, март.

- Чудесный весенний месяц!

- Что вы? - удивился Савчук. - Самый гриппозный. Всегда болею, если в Москве.

- Но я должен огорчить вас.