Риск   ::   Фрэнсис Дик

Я в сотый раз взглянул на часы. «Давай же, — вслух сказал я. — Давай». Бинни Томкинс придет в ярость.

Бинни, тренер Гобелена, не хотел, чтобы я скакал на этой лошади.

— Только не в Золотом кубке, — решительно заявил он, когда владелица выступила с таким предложением. Они с воинственным видом стояли друг против друга у весовой ипподрома в Ньюбери, где Гобелен только что выиграл трехмильную скачку: миссис Мойра Лонгерман, маленькая блондинка, похожая на птичку, против высокого крепкого мужчины, обманутого в лучших надеждах.

— ...лишь потому, что он ваш бухгалтер, — раздраженно говорил Бинни, когда я, взвесившись, присоединился к ним. — Чудовищная нелепость.

— Но ведь он победил сегодня, не так ли? — ответила она.

Бинни развел руками. Дышал он тяжело. Миссис Лонгерман предложила мне скакать в Ньюбери импульсивно, под влиянием момента: ее постоянный жокей упал во время предыдущего заезда и сломал лодыжку. Бинни без особого энтузиазма согласился временно ангажировать меня. Но Гобелен считался лучшим скакуном в его конюшне, и для тренера средней руки, вроде Бинни, выставить лошадь на соревнованиях за Золотой кубок в Челтенхеме было событием. Он хотел лучшего профессионального жокея, какого только мог заполучить. Он не хотел бухгалтера миссис Лонгерман, выступавшего в тридцати скачках в год, если повезет. Миссис Лонгерман, однако, пробормотала что-то о передаче Гобелена более сговорчивому тренеру, а я не проявил должного бескорыстия и не отказался от предложения. Бинни бушевал напрасно.

Прежний бухгалтер миссис Лонгерман в течение многих лет позволял ей выплачивать в государственный бюджет намного больше налогов, чем следовало.

Я добился, чтобы ей возвратили переплату, исчислявшуюся тысячами. Разумеется, это не самый лучший критерий при выборе жокея, которому предстоит скакать на вашей лошади, но я понял, что она таким образом благодарит меня, предлагая нечто бесценное. Я от всей души не желал подвести ее, и это стало источником дополнительных переживании.

Меня тревожило, что я не сумею разумно пройти дистанцию, о падении я не думал. Если жокей боится упасть, значит, ему пора уходить из конного спорта. Наверное, однажды такое произойдет и со мной, но пока не происходило. Я опасался оказаться несостоятельным, освистанным, и я боялся опоздать.

Бинни рассыпал искры, словно подожженный бикфордов шнур, когда я наконец примчался в весовую, едва переводя дух.

— Где тебя носит? — сердито спросил он. — Ты хоть понимаешь, что первая скачка уже закончена и через пять минут тебя оштрафовали бы за неявку?

— Прошу прощения.

Я отнес седло, шлем и сумку с прочим снаряжением в раздевалку, с облегчением плюхнулся на скамейку и попытался перестать потеть. Вокруг царила обычная суета. Жокеи одевались, раздевались, ругались, смеялись; благодаря многолетнему знакомству они считали меня своим. Я вел счета тридцати двух жокеев и неофициально заполнял налоговые декларации еще дюжине. На сегодняшний день я вел бухгалтерию тридцати одного тренера, пятнадцати коннозаводческих ферм, двух распорядителей жокейского клуба, одного ипподрома, тринадцати букмекеров, двух транспортных фирм, перевозивших лошадей, одного кузнеца, пяти торговцев фуражом и сорока с лишним человек, владевших скаковыми лошадьми. Вероятно, я знал о финансовых делах частных лиц в мире скачек больше, чем кто-либо из присутствовавших на ипподроме.

У парадного круга Мойра Лонгерман дрожала от радостного возбуждения.

Ее носик пуговкой задорно торчал из высокого и пушистого воротника. Она куталась в шубку из меха лисы, а на светлых кудряшках держалась пышная лисья шапка.