В дебрях Центральной Азии   ::   Обручев Владимир Афанасьевич

Я незадолго перед тем рассорился с московскими купцами, у которых служил приказчиком по торговым делам с Монголией. Они были недовольны тем, что я слишком мало продавал их красного товара и написали мне выговор с предупреждением. А я сгоряча отписал им, что их товар плоховат и дорог, что в Монголию стал поступать товар из Индии, цветистее и дешевле московского. Советовал улучшить качество и снизить цену, иначе конкуренции не выдержать и сбыт из года в год пойдет на убыль. Ну, толстосумы обиделись: привыкли сбывать монголам всю свою заваль. Прислали мне отставку и приказ сдать остаток товара и лавку приказчику, которого назначат вместо меня.

Ну вот, сижу я в своей лавке в ожидании приезда преемника, которому должен сдать дело. Все привел в ясность, подсчитал наличность, подвел баланс, и больше делать нечего. Сижу и думаю, как быть дальше, чем заняться? Самому начать торговлю в Монголии не под силу. Накопил я за семь лет торговой службы тысчонки две. Этого мало, чтобы снарядить караван хоть из пяти верблюдов. А взять в кредит московскую заваль - новый приказчик, пожалуй, откажет и будет обидно вдвойне. Лицо потеряешь, - как китайцы говорят. Самому наняться к нему в подручные и вести его караван - еще обиднее.

Сижу и ломаю голову. Другого дела не знаю, с молодых лет по торговому делу работал на Алтае в Усть-Каменогорске и в Чугучаке десять лет.

И вот пришел ко мне монгол Лобсын, который не раз водил наши московские караваны по Монголии и заслужил полное доверие. Он, так сказать, мой воспитанник. С юных лет он отцом был отдан в монгольский монастырь в ученики к ламам. Но так ему тибетское богословие опротивело, что он накануне посвящения в ламы сбежал из монастыря и в Чугучаке нищенствовал.

Я его приютил, взял подручным в лавку, приучил к работе; оказался понятливым и прилежным. Потом стал брать его рабочим при торговом караване. Он скоро запомнил все дороги и начал заменять проводника. Помирился с отцом, вернулся в свой улус, женился, но службу у меня при караване не оставил. Полюбилась ему кочевая жизнь: полгода дома, полгода в дороге.

Так вот, Лобсын, узнав, что я получил расчет и больше не буду снаряжать караваны, очень огорчился:

– Пришел конец моим странствиям! - говорит он со вздохом.

– Вот приедет новый приказчик, - говорю ему, - поступишь к нему, я тебя хорошо аттестую.

– Какой будет человек еще? С тобой у нас никогда ссоры не было. Всегда все в порядке, и я, что полагалось, получал без спора. А другой обсчитает и еще обругает или побьет.

Я его уговариваю, обнадеживаю.

– А сам ты что будешь делать? - спросил он. - Уедешь к себе на Алтай, что ли? И мне грустно будет. Сдружились мы с тобой, Фома, ты меня человеком сделал.

И предложил он мне работать сообща так: я должен достать товар, а он в улусе наймет верблюдов. - Денег у меня мало! - говорю.

Он ушел огорченный. Дней пять спустя пришел опять и показывает мне старую китайскую книжку.

– Вот, - говорит, - здесь написано, где найти деньги, чтобы купить товар и снарядить караван.

Я повертел книжку.

– Ничего не понимаю, по-китайски читать не умею. Объясни толком.

Лобсын показал мне последнюю страницу. На ней что-то нарисовано и сбоку написано на тибетском языке.

И написано, говорит, вот что:

«Горы Джаир, старый рудник, здесь закопано золото».

– Я знаю, что в горах Джаир были золотые рудники. Сам могу написать такое, - говорю ему.

– Нет, - отвечает, - тут и место указано точно. Вот, смотри. Нарисована китайская фанза; от одной стены ее идет стрелка к надписи насчет золота, а от крыши в две стороны идут стрелки к горным вершинам. По этому рисунку можно найти фанзу, в которой золото спрятано.

– Откуда достал ты эту книжку?

– У отца взял. Вспомнил, что у него во время дунганского восстания спасался китайский чиновник, бежавший от дунган из Джаирских гор.