В другой компании   ::   Пятигорский Александр Моисеевич

Вторая, тоже элементарная, – что Витьку убили мы по плану, разработанному нами в промежутке времени между уходом Витьки и праздничным ужином. Но что тетка, узнав об убийстве, вообразила, будучи сумасшедшей, что это она его убила. Третья гипотеза будет посложней: наш замысел убить Витьку, каким-то образом совпав с безумием тетки, явился причиной того, что она его убила, и каким образом она это сделала. Все точно и методологически безупречно, не правда ли? Сиди себе, почесывай яйца и играй с этими гипотезами в свободное от научных, партийных, семейных и личных обязанностей время».

Последняя фраза Юрика явно была риторическим переходом к еще одной, четвертой гипотезе. Однако, опасаясь всевозможных отклонений и отступлений биографического характера, столь необходимых в разговорах старых москвичей, я снова вернулся к уже заданному вопросу: что именно оба они находят «неладного» или непонятного в поведении и мыслях нашей маленькой компании в тот вечер, если, конечно, не говорить о высказанном плане убить Витьку? Но Юрика было нелегко сбить с толку – давало о себе знать многолетнее пребывание на посту председателя ученого совета института. «Не отвлекай меня, Косой, – строго сказал он и продолжал: – Потом первый инфаркт, смерть отца и развод. Малашка тем временем влип в одну идиотскую историю, из которой я с огромным трудом его вытащил, – потребовались очень высокие связи, – и устроил его во вполне комфортабельную психиатрическую больницу санаторного типа. По выходе из нее Малашка весьма разумно решил, что его незаурядные, но, увы, остававшиеся латентными в условиях почти победившего коммунизма способности найдут себе применение в одной из испаноязычных республик Южноамериканского континента, и переехал в Аргентину («Да, – кратко суммировал Малашка, – съебал я из Краснокаменной»). Моя вторичная женитьба, защита докторской и отсутствие Малашки заставили меня на долгие годы забросить размышления над нашей давнишней загадкой. Я начисто о ней забыл. Я не вспоминал о ней ни разу до середины января этого года. Малашка тоже был слишком занят устройством новой жизни на латиноамериканской почве, чтобы предаваться досужим воспоминаниям нашего детства. Правда, Малашка?» – «Это как ебать дать», – томно проговорил тот, полулежа в кресле. «Так вот, в январе я вспомнил. И он, оказывается, тогда же, как явствует из нашей с ним беседы об этом деле сегодня до встречи с тобой. Мы сопоставили наши воспоминания, результатом чего и явилась наша четвертая гипотеза. А именно, что замысел нашей праздничной компании убить Витьку не был первичной причиной его смерти и что сам этот замысел явился следствием другой причины: что-то – называй это, как хочешь, – сошло на нас, и оно-то и породило наш замысел, так сказать, индуцировало его в нас».

Малашка пошел писать и вернулся с еще одной бутылкой шампанского. «Спен» наполнялся смуглыми красивыми людьми. К моему удивлению, Малашка стал с ними обмениваться короткими испанскими фразами. Он нам объяснил, что они – из Мендозы, где у него есть разные «интересы», и что их можно по хриплому выговору узнать за версту. Юрик отпивал из бокала крошечными глотками. Я тянул свою вторую за весь вечер рюмку водки. Становилось душно от смешанного запаха духов, сигарет и соусов.

«Это началось еще до того, как увели Витьку, – вернулся к своему повествованию Юрик. – Мы продолжали бегать, прыгать, смеяться, но возникла какая-то новая атмосфера. Мягкая и густая, она хотя и отделяла нас друг от друга, но в то же время и как бы принуждала каждого из нас двигаться к одной для всех конечной точке – Витькиной смерти.