Всадники   ::   Шестаков Леонид Ефимович

То он у коновязей, где кавалеристы чистят лошадей, то крутится возле пушки, которая тоже оказалась в эскадроне, но чаще всего - в кузнице.

Поначалу эскадронный кузнец, дядя Архип, прогнал было Севку:

- Тут не кинематограф, чтоб глазеть. Конь поддаст копытом - и нет тебя, белобрысого...

Севка пулей домой. А обратно - с подковой.

- Может, сгодится?

- Добрая вещь всегда сгодится, - ответил Архип. - А знаешь ли ты, белобрысый, что подковы не дарят? В старину говорили, будто отдать подкову значит потерять свое счастье.

- Мое не потеряется, - нахмурился Севка. - Мать померла от тифа. От батьки с фронта скоро год ни слуху ни духу.

Так и познакомились. Севка особенно на глаза не лез, но умел в нужную минуту оказаться под руками у кузнеца: то клещи подаст, то побежит с топором толстой березовой коры запасти, которая в горне горит не хуже угля.

Часто случалось им ковать эскадронных лошадей. Дядя Архип, нагнувшись, чистит резаком копыта или примеряет подковы. Севка держит коня под уздцы. То погладит его, то прижмется щекой к теплой конской морде.

Привел однажды ординарец Сергей Гаврилов командирова Бурьяна. Не жеребец - сущий зверь.

- На левую заднюю расковался. Четверть часа сроку! - заторопил Сергей кузнеца.

- Четверть? - усмехнулся Архип. - Ой, врешь, бедовая голова! Такой глупости командир сроду не приказывал. Как, Савостьян, подкуем Бурьяна на твою дареную?

- Подкуем! - согласился Севка, любуясь гнедым.

Дядя Архип наклонился с клещами, чтобы старые подковные гвозди из копыта повыдергивать, а Бурьян выгнул шею да как хватит кузнеца зубами пониже затылка. Ременную лямку кожаного фартука - пополам!

- Балуй мне! - пригрозил, распрямляясь, кузнец. - У-у, зверюга! А ты, Сергей, если держишь, пошто разеваешь рот?

Откуда ни возьмись - Севка. Подкатился под коня, схватил ногу, крикнул: "Стоять!" Жеребец грозно покосился на мальчишку, но покорился, дал ногу.

- Ты, брат, отчаянный, - похвалил кузнец, приладив гнедому Севкину подкову. - Хочешь в кавалерии служить?

Севка промолчал. Понимал, что это пустой разговор: не примут, ростом не вышел!

Недолго кавалеристы стояли на отдыхе. Для Севки эти деньки мелькнули, как короткий миг. Однажды на рассвете горнист сыграл побудку.

- Сед-лай! - раздалась команда.

Выстроившись в колонну повзводно, эскадрон снялся на рысях.

"Цок-цок-цок! Цок-цок-цок!" - вызванивали по булыжнику главной улицы строевые кони под всадниками. "Та-та-та-тах! Та-та-та-тах!" - стучали колеса пулеметной тачанки. "Бум-бум-бум!" - басом громыхала запряженная восьмеркой эскадронная пушка. А позади, тоже на рысях, шел обоз: пароконные фуры с продовольствием и фуражом, походная кухня, телеги, нагруженные свежим сеном.

Поселковые мальчишки кинулись провожать, но скоро отстали. Ежась от утреннего холодка, они долго стояли на дороге, махали картузами. И каждый в эту минуту душой был там, в походной колонне.

Вечером бабка хватилась: где Севка? Кинулась к соседям, допросила Севкиных товарищей. Нет, никто не знал. Утром, когда провожали эскадрон, Севки среди мальчишек не было.

- Сбежал, окаянный! - заголосила старуха. - Где его теперь искать?

На следующее утро она полезла в свой сундук и нашла записку.

"Бабуся, не ругай меня и не плачь, - писал Севка крупными печатными буквами, хоть и знал, что бабка неграмотная. - Двоим нам никак не прокормиться. Если объявится батька, дай ему знать, что ушел я с эскадроном Красной Армии. Авось не пропаду и вернусь с победой".

...День и другой шел эскадрон. Останавливались, пасли на лужайках коней, поили в ручьях. Кавалеристы приносили в котелках пшенную кашу, курили едкий самосад, иногда пели. А Севка лежал, закопавшись в сено, ничего не видел, но все слышал. Судороги сводили его голодный живот.

Наконец не выдержал - вылез. Был вечер. В небе светились звезды.