Finis Mundi. Записи радиопередач   ::   Дугин Александр

Истинная Святая Русь ушла в бега, под воду Китежа, в леса и скиты, в тайны логова бегунов и скрытников, в темные радения духовных христиан… На поверхности же осталась подделка, скорлупа, имитация, суррогат, картонный фасад с нарисованными зданиями. Этот омерзительный, безвкусный, малярийный, гниющий и чванливый Петербург… Консерваторы, по видимости, стали исполнять функции либералов и реформаторов, а истинные хранители Святой Руси, национального ковчега Спасения ушли в Революцию.

Здесь-то мы и встречаем их… Их страждущих, мучащихся, верующих, свято верующих русских людей, русских по духу, по посвящению, по масштабу великой, кровавой и солнечной. брачной и возвышенной, страстной Национальной Мечты….

Против петербургской России Системы — народный, загнанный, забитый и униженный, сосланный, обессиленный, но живой, такой живой в коллективном бессознательном Третий Рим. Последний Рим. Это его голос слышен в треске револьверов и гулком взрыве бомб. Красный Рим. Рим Бориса Савинкова.

После Плеве группа Савинкова готовит покушение на московского губернатора великого князя Сергея Александровича. На этот раз счастье улыбнулось Ивану Платоновичу Каляеву. Убийца страдает и счастлив. Оба чувства вместе. На высотах человеческого духа пропадает деление на плохое или хорошее, на восторг и боль, на огонь и свет. Все едино и сильно. Все по ту сторону. Это — таинственная печать Бытия, тайного голоса вещей. То, что причастно к нему не разлагается на составляющие, все цельно, слито, головокружительно сильно. Иван Каляев повешен в Шлиссельбургской крепости. “Я счастлив за себя, что с полным самообладанием могу отнестись к моему концу.” — последние слова из его последнего письма. Через год в Севастополе схвачен и сам Савинков. Его арестовывают целым взводом — такой ужас он вселяет Системе. Миновать виселицы нет никакой надежды. Но спасение и не входит в планы Савинкова.

Ведь “он не представлял себе своего участия в терроре иначе как со смертным концом, более того, он хотел такого конца: он видел в нем, до известной степени, искупление неизбежному и все-таки греховному убийству”.

Так Борис Савинков писал об одном из товарищей по террору, но в полной мере это может быть отнесено и к нему самому.

В романе “Конь Бледный” Савинков так описывает свое заключение и его исход.

“Помню, я сидел в тюрьме и ждал казни. Тюрьма была сырая и грязная. В коридоре пахло махоркой, солдатскими щами. За окном шагал часовой. Иногда через стену с улицы долетали обрывки жизни, случайные слова разговора. И было странно: там за окном море, солнце и жизнь, а здесь одиночество и неизбежная смерть… Днем я лежал на железной койке и читал прошлогоднюю “ниву”. Вечером тускло мерцали лампы. Я украдкой влезал на стол, цепляясь за прутья решетки. Видно было черное небо, южные звезды. Сияла Венера.”

Да, это она — “утренняя и вечерняя звезда”,та, которая обещана в Апокалипсисе побеждающему. Сияла Венера. Сияла Борису Савинкову, приговоренному к смерти, ждущему смерти, покорного смерти, вестника и жениха смерти… смерти и новой жизни, нового воскрешения…

“Я говорил себе: еще много дней впереди, еще встанет утро; будет день, будет ночь”

Обратите внимание — в текстах этого безжалостного террориста постоянно проскальзывают религиозные, библейские и евангельские мотивы и

“был вечер и было утро” — день шестой…

“Я увижу солнце, я увижу людей. Но как-то не верилось в смерть. Смерть казалась ненужной и потому невозможной. Даже радости не было, спокойной гордости, что умираю за дело. Было какое-то странное равнодушие. Не хотелось жить, но и умирать не хотелось. Не тревожил вопрос, как прожита жизнь, не рождались сомнения, что там — за темною гранью.