Юбилейное танго   ::   Азерников Валентин Захарович

Давайте о живых. О живых можно плохо. (Орешкину.) Можно?

Орешкин. Нас не спрашивают.

Шухов. Верно. Вот и давай без разрешения. Вот скажи мне, любимец богов, что, по-твоему, главное в дружбе? Не знаешь? Ну ладно, тогда я тебе скажу, так и быть. Главное в дружбе – вражда. Диалектично? По-моему, очень. Потому как единство противоположностей. На поминках моих сейчас сесть некуда было бы, стульев бы не хватило. А на юбилее?… То-то. Где же они, друзья-товарищи? Сослуживцы закадычные? Что же с ними вдруг со всеми такое случилось?

Орешки н. А может, с ними ничего не случилось?

Шухов. Умница, потрошитель, соображаешь. Вот давай и выясним, что же такое случилось со мной, что им невмоготу порадоваться за товарища? Сказать, что? Раньше у нас общий враг был, а сейчас разные. Сейчас я – им, они – мне. Диалектично? Как ты считаешь, прозектор? По-моему, диалектично. Раньше, когда я в техотделе работал, я где зарплату получал? Там же, где и они, – в заводской кассе. А сейчас где? А сейчас в Госстандарте. Раньше сколько? Столько же, сколько они, плюс-минус. А сейчас? В полтора раза больше. А за что? Раньше за то же, за что они, – чтоб обмануть заказчика. А сейчас – чтоб уберечь его. Ну, так кто же я им? Враг – это ты правильно сказал, только не классовый, а кассовый. Был первый друг, не разлей вода, а теперь первый враг, вон и шампанским не сольешь. Вот такие дела, Джек-потрошитель… Теперь, получается, ты мой лучший друг. В такой день, на экваторе жизни, ты один протянул мне руку дружбы. Спасибо, не в резиновой перчатке. В завещании напишу: на вскрытие – только к тебе. Чтоб ты сам увидел, какое надо иметь сердце, чтобы все это вынести. Не откажешь?

Орешкин. Если самому до этого вскрытие не сделают.

Шухов. Из-за этих машин твоих? Да ладно…

Орешкин. Как – ладно? В прошлом месяце два летальных исхода, пока врач на автобусе добирался. Одна «скорая» на весь город. И та ведь не железная… то есть, наоборот, как раз железная, ломается день через день. Так что если вы хотите чтобы было кому описать вас изнутри…

Шухов. Слушай, по-моему, ты меня шантажируешь. Вот и взятку принес. Кстати, заметь, я к ней не прикасался, вот свидетель. А между прочим, что там?

Орешкин. А зачем, если вы?…

Шухов. Интересно, во сколько ты меня оцениваешь?

Орешкин. Ну…

Шухов. Небось решил сэкономить государственные денежки, признавайся?

Орешкин. Почему государственные?

Шухов. Неужели свои?

Орешкин. Откуда ж в горздраве такая графа расходов?

Шухов. Так ты что, ради своих горожан от родимой семьи отрываешь?

Орешкин. А вы думаете, если меня уволят, семье лучше будет?

Шухов. Понятно. Значит, они тебе – или-или, ты – мне, а мне – кому?

Орешкин. Вашим сотрудникам.

Шухов. Чтобы они поставили клеймо Госприемки на халтуру? Свою семью тебе жалко, а их семьи? Мы же даем гарантию качества от имени государства, но, заметь, своим именем. Оно записывается. По каждой партии – кто принял, когда, по каким параметрам. И если что – искать особо и не надо, вот он я. Нет уж, дорогуша, ищи дурачков в другом месте.

Орешкин. Слушайте, ну вы, ей богу… А то я не был у вас на заводе. Что вы мне-то лапшу на уши вешаете, как мой сын говорит. Что там у вас изменилось с тех пор, как вы стали руководителем Госприемки? Кроме того, что вы стали больше получать и в другой кассе? И что не зависите от них? Что? Ничего не изменилось. Почему же раньше вы не боялись, что тормоза полетят, а теперь ужас как боитесь?

Шухов. Я тебе скажу.

Орешкин. Вы уже сказали. Теперь я скажу. Вы власть почувствовали.

Молчание.

(Поднимается.) Ладно. Пойду тогда. Желаю вам счастья и здоровья.

Шухов. Погоди. Сядь. Мы ж так и не выпили – за счастье и здоровье. Давай…

Орешкин снова присаживается к столу. Чокаются, пьют. Некоторое время молча жуют.