Москва   ::   Белый Андрей

---------------------------------------------

Белый Андрей

Москва



АНДРЕЙ БЕЛЫЙ

МОСКВА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Печатая 1-ю главу I-ой части моего романа "Москва", я должен сказать два слова о конструкции его, без чего восприятие этой первой главы может быть предвзятым. Идея романа - столкновение двух эпох в Москве; две "Москвы" изображаю я; в первой части показывается Москва дореволюционная; во второй части - "Новая Москва". Задание первой части показать: еще до революции многое в старой Москве стало - кучей песку; Москва, как развалина, - вот задание этой части; задание второй части - показать, как эта развалина рухнула в условия после-октябрьской жизни.

Автор.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДЕНЬ ПРОФЕССОРА

Да-с, да-с, да-с!

Заводилися в августе мухи кусаки; брюшко их - короче; разъехались крылышки: перелетают беззвучно; и - хитрые: не садятся на кожу, а... сядет, бывало, кусака такая на платье, переползая с него очень медленно: ай!

Нет, Иван Иваныч Коробкин вел войны с подобными мухами; воевали они с его носом: как ляжет в постель, с головой закрываясь от мух одеялом (по черному полю кирпичные яблоки), выставив кончик тяпляпого носа да клок бороды, а уж муха такая сидит перед носом на белой подушке; и на Ивана Иваныча смотрит; Иван Иваныч - на муху: перехитрит - кто кого?

В это утро, прошедшее из окошка желтейшими пылями, Иван Иваныч, открывший глаза на диване (он спал на диване), заметил кусаку; нарочно подвыставил нос из простынь: на кусаку; кусака смотрела на нос; порх - уселась; ладонью подцапал ее, да и выскочил из постели, склоняя к зажатой руке быстро дышащий нос; защемив муху пальцами левой ладони, дрожащими пальцами правой стал рвать мухе жало; и оторвал даже голову; ползала безголовая муха; Иван же Иваныч стоял желтоногим козлом в одной нижней сорочке, согнувшись над нею.

Облекшися в темносерый халат с желтоватыми, перетертыми отворотами, перевязавши кистями брюшко, он зашлепал к окну в своих шарканцах, настежь его распахнул и отдался спокойнейшему созерцанию Табачихинского переулка, в котором он жил уже двадцать пять лет.

Зазаборный домок, старикашечка, желтышел на припеке в сплошных мухачах, испражняясь дымком из трубы под пылищи, спеваясь ощипанным петухом с призаборной гармошкой (был с поскрипом он); проживатель его означал своей карточкой на двери, что он - Грибиков, здесь, со стеною скрипел лет уж тридцать, расплющиваясь на ней, точно липовый листик меж папками кабинетных гербариев: стал он растительным, вялым склеротиком: желтая кожа, да кости, да около века подпек бородавки изюменной, - все, что осталось от личности проживателя этого в воспоминании Иван Иваныча; да - вот еще: проживатель играл с бородавкою скрюченным пальцем; и в этом одном выражался особенно он; каждым утром тащился с ведром испромозглости к яме, в подтяжках, в кофейного цвета исплатанных старых штанах и в расшлепанных туфлях; подсчитывал и подштопывал днями под чижиком - в малом окошечке; под-вечер сиживал на призаборной скамеечке, подтабачивал прописи всеизвестных известий; и - фукал в руки, перекоряченные ревматизмами; он в окне утихал вместе с ламповым колпаком - к десяти, чтоб опять проветряться с ведром испромозглости, - у выгребной сорной ямы. Так мыслью о Грибикове Иван Иваныч Коробкин всегда начинал свой трудами наполненный день, чтобы больше не вспомнить до следующего подоконного созерцания.

Вспомнилось.