Не было ни гроша, да вдруг алтын   ::   Островский Александр Николаевич

Здравствуйте! (Кланяется и хочет идти.)

Мигачева . Что это вы, Михей Михеич, в шинели?

Крутицкий . Что тебе шинель! Что тебе шинель! Не твоя шинель.

Мигачева . Да жарко.

Крутицкий . Кому жарко, а мне не жарко, я старичок. (Подходит к Фетинье и говорит ей тихо.) Оставь дома, так ее и украдут, пожалуй.

Фетинья . Ну, уж кому она нужна?

Крутицкий . Нет, ты не говори. Шинель хорошая. (Гладит по ворсу.) Это я сшил когда еще на службе был. Тогда у меня деньги были шальные.

Фетинья . Куда ж ты их дел?

Крутицкий . Прожили. Без доходу живем; все проживаем, все проживаем, а доходиков никаких, вот и прожили.

Мигачева . Мудрено что-то. По вашей жизни, вам и процентов-то не прожить с вашего капитала.

Крутицкий . Какого капитала! А ты почем знаешь, сколько у меня денег было? Кто тебе сказывал? Кто? Я тебе не сказывал, так ты и не болтай! (Фетинье.) Как прожил? Много-то было, так не берегли: я шампанское пил. Ты думаешь, на чужие деньги! На чужие-то я его море выпил, а случалось, бывало, и на свои бутылочку купишь. По десяти рублей ассигнациями за бутылку платил. В Сибирь меня надо за это сослать. Вино-то выпил, где оно? Тю-тю. А и денег-то нет. Вот как деньги-то проживают! Взаймы давал, пропадали; жена у меня не берегла ничего. (Фетинье почти на ухо.) Жена у меня мотовка. У! мотовка!

Фетинья . Не знаю я ваших делов.

Крутицкий . Мотовка, мотовка! Я ее любил, я ей дарил, много дарил. У меня каждый день был доход; ну, бывало, иногда и подаришь ей то десять, то пять рублей. Береги, Анна! Вот и уберегла. Было мое время, каждый день все прибывало, все прибывало.

Мигачева . Ну, как же, я ведь помню; знала я, все знала.

Крутицкий . Ничего ты не знала. Что ты могла знать! Никто не знал; жена — и та не знала. Я возил деньги домой, каждый день возил; а сколько я взял, с кого я взял, никто не знал. Я злодей был для просителей, у меня жалости нет, я варвар был.

Фетинья . Вот тебя бог-то и наказал.

Крутицкий . А других, а других? За что ж меня одного? Все брали, торговля была, не суд, а торговля. Кто меньше, кто больше, а все-таки брали. Бывало, товарищи мне говорят: «ты много берешь». А вы, говорю, мало берете, ну, значит, вы дешевле меня свою совесть продаете. Хе-хе-хе!

Мигачева . Эх, Михей Михеич, племянницу-то вы голодом заморили.

Крутицкий . Какую племянницу? Чем мы ее заморили? Я к тебе на кухню не хожу, горшков не нюхаю.

Мигачева . Конечно, что не мое дело; а со стороны жалко.

Крутицкий . Племянницу! Много всякой родни-то на свете! Мы все родня; все от одного человека. Всякий о себе. Пусть работает, я ей не мешаю.

Мигачева . Ну, много ли она выработает, такая барышня воспитанная?

Крутицкий . Вот язык-то у тебя без костей, вот уж без костей; так и болтает, так и болтает.

Мигачева . Хоть бы вы побаловали ее чем-нибудь, так, малость.

Крутицкий . Что ж, малость! Ты вот все болтаешь, сама не знаешь что; потому что разума у тебя нет. Малость, малость! Ее только избалуешь, а себя обидишь. Малость дай! Все дай, все дай; а мне кто даст? Всякий для себя. За что я дам? Как это люди не понимают, что свое, что чужое? Сколько я ни нажил, все — мое. Пойми ты! Рубль я нажил, так всякая в нем копейка моя. Хочу, проживаю ее, хочу — любуюсь на нее. Кому нужно свои отдавать? Зачем свои отдавать? (Отходя.) Все я дай, а мне кто даст? Попрошайки!

Мигачева . Ну, заворчала, грыжа старая!

Крутицкий (возвращаясь) . А ты не болтай! Я не малость, я вот ей за приданым иду.

Фетинья . Что ж, ты его в узелке принесешь, все приданое-то?

Крутицкий . Нет, не в узелке, а вот здесь. (Показывает на боковой карман.)

Мигачева . Батюшки!

Крутицкий . Да, вот я что для нее… А ты нюхаешь по горшкам, что едят, болтунья пустая. (Уходит, ворча.)

Фетинья . Пойти в лавочку, никак муж чай пьет.

Елеся показывается из калитки, в халате, с клеткой.