Секретное оружие   ::   Овалов Лев

Сама Мария Сергеевна годы войны провела вместе с Леночкой в Казани. Там жили родные, там легче было устроиться. Но легкость эта была весьма относительная. Ей, правда, удалось устроить Леночку в детский сад, но сама она работала в университете и регулярно дежурила то в детском саду, то в военном госпитале, а в 1942 году, когда все особенно было напряженно и тревожно, в течение чуть ли не целого года ходила работать в ночную смену на оборонный завод, тоже эвакуированный в Казань.

В Казани она и познакомилась с академиком Глазуновым, — в те годы он был еще только членом-корреспондентом, мировая известность пришла к нему спустя несколько лет по окончании войны, когда его работы сделались достоянием широких научных кругов. Но уже и в те годы авторитет Глазунова был очень велик.

Это был ученый уже вполне советской формации, сравнительно еще молодой, смелый до дерзости и яростно ненавидевший педантов и начетчиков в науке. Чистый теоретик, он хотел, чтобы из его теоретических заключений еще при его жизни были сделаны практические выводы, — теория, которая не пролагает пути практике, не стоила, по его мнению, ни гроша.

Он открыл новые законы акустики, и когда на основе его теоретических умозаключений удалось значительно усовершенствовать радиолокационные приборы, он самолично понесся чуть ли не через всю страну, чтобы присутствовать при их испытании.

Глазунов неустанно интересовался всеми новыми работами в области теоретической физики. Исследования молодых Ковригиных оставили зарубку в его памяти, и, встретив в Казани Марию Сергеевну, он сразу же предложил ей идти работать в одну из своих лабораторий.

Направление Глазунова в науке не вполне совпадало с темой, избранной Ковригиными, однако по широте и глубине исследований Глазунов был как бы неким солнцем, вовлекавшим в свою орбиту самых разнообразных спутников.

Несмотря на привлекательность предложения, Мария Сергеевна ответила уклончиво:

— Я должна посоветоваться с мужем, мы работали вместе и после войны вместе собираемся продолжить прерванные исследования.

Глазунов ее понял и не стал торопить.

— Разумеется, — согласился он. — Время терпит. Но как только у вас и вашего мужа появится желание поработать вместе со мной, помните, двери моего института для вас распахнуты.

В то время, когда происходил этот разговор, советоваться Марии Сергеевне было уже не с кем — через несколько дней после своего разговора с Глазуновым она получила похоронную.

Внешне она приняла смерть мужа довольно спокойно, не плакала на глазах у людей, не бросила работы, — родные ее в разговорах между собой решили, что за четыре года разлуки Маша отвыкла от мужа и, будучи женщиной молодой, красивой, и при этом еще с определенным положением в обществе, вскоре найдет себе человека по душе и выйдет за него замуж.

Впрочем, так думали не только родные, а и многие окружающие ее мужчины, но едва лишь один из претендентов на ее руку осмелился высказать свое желание, как тут же услышал такие холодные слова, что сразу утратил всякие надежды:

— Лучше Виктора Степановича вы для меня быть не сможете, а хуже его мне не нужен никто…

Большинство ее знакомых за глаза стали называть Ковригину “сухарем”, “синим чулком” и “айсбергом”, а меньшая часть воображала, будто Мария Сергеевна питает какие-то чувства к Глазунову, они шли в своих предположениях даже дальше, хотя на самом деле для этого не имелось никаких оснований.

После смерти мужа Марии Сергеевне советоваться было не с кем, и она послала Глазунову письмо с согласием работать в его институте, который к тому времени уже возвратился в Москву.