Повесть о Сонечке   ::   Цветаева Марина

Раз иду в своем платочке и из-под платочка - вижу: громадная женщина, даже баба, бабища в короткой малиновой юбке с блестками под шарманку - танцует. А шарманку вертит - чиновник. Немолодой уже, зеленый, с красным носом, с кокардой. (Нос сам вроде кокарды.) Тут я его страшно пожалела: бедный! должно быть, с должности прогнали за пьянство, так он - с голоду... А оказалось, Марина, от любви. Он десять лет тому назад, где-то в своем городе, увидел ее на ярмарке, и она тогда была молоденькая и тоненькая и должно быть страшно трогательная. И он сразу в нее влюбился (а она в него - нет, потому что была уже замужем - за чревовещателем), и с утра стал пропадать на ярмарке, а когда ярмарка уехала, он тоже уехал, и ездил за ней всюду, и его прогнали с должности, и он стал крутить шарманку, и так десять лет и крутит, и не заметил, что она разжирела - и уже не красивая, а страшная... Мне кажется, если бы он крутить - перестал, он бы сразу все понял - и умер.

- Марина, я сделала ужасную вещь: ведь его та женщина ни разу не поцеловала - потому что, если бы она его хоть раз поцеловала, он бы крутить перестал: он ведь этот поцелуй выкручивал! - Марина! я перед всем народом... Подхожу к нему, сердце колотится: - ?Не сердитесь, пожалуйста, я знаю вашу историю: как вы все бросили из-за любви, а так как я сама такая же...? - и перед всем народом его поцеловала. В губы.

Вы не думайте, Марина, я себя - заставила, мне очень не хотелось, и неловко, и страшно: и его страшно, и ее страшно, и... просто не хотелось! Но я тут же себе сказала: - Завтра ярмарка уезжает, - раз. Сегодня последний срок, - два. Его никто в жизни не целовал, - три. И уже не поцелует, - четыре. А ты всегда говоришь, что для тебя выше любви нет ничего, пять. Докажи, - шесть. И - есть, Марина, поцеловала! Это был мой единственный трудный поцелуй за всю жизнь. Но не поцелуй я его, я бы уж никогда не посмела играть Джульетту.

- Ну, а он?

- Он? (С веселым смехом):

Стоит как громом пораженный Евгений...

Да я и не смотрела. Пошла, не оглядываясь. Должно быть - до сих пор стоит... Десять лет, десять лет пыльных площадей и пьяных мужиков, а поцеловала - все-таки не та!

А вот еще, Марина, история - про моряка Пашу...

Где история про моряка Пашу, о котором у меня в записной книжке весны 1919 г. только запись: ?Рассказ Сонечки Голлидэй про моряка Пашу? - а рядом свободный листок для вписания так и не вписанного. Пропал моряк Паша! Заплыл моряк Паша!

О, кресло историй, исповедей, признаний, терзаний, успокоений...

Вторым действующим лицом Сонечкиной комнаты был - сундук, рыжий, кожаный, еще с тех времен, когда Сонечкин отец был придворным музыкантом. - Сонечка, что в нем? - Мое приданое! (какое - потом узнаем). Потому что я потом когда-нибудь непременно выйду замуж! По самому сериозному: с предложением, с отказом, с согласьем, с белым платьем, с флердоранжем, с фатою... Я ненавижу венчаться... в штатском! Вот так взять и зайти, только зубы наспех почистив, а потом через месяц объявить: - Мы уже год как женаты. Это без-дарно. Потому что и смущаться нужно, и чокаться нужно, и шампанское проливать, и я хочу, чтобы меня поздравляли - и чтобы подарки были - а главное - чтобы плакали! О, как я буду плакать, Марина! По моему Юрочке, по Евгению Багратионычу, по Театру, по всему, всему тому, потому что тогда уже - кончено: я буду любить только его.

Третьим действующим лицом Сонечкиной комнаты был - порядок. Немыслимый, несбыточный в Революции. Точно здесь три горничных работали, сметая и сдувая. Ни пылинки, ни соринки, ничего сдвинутого. Ни одной (моей или Юриной) записочки. Или все - под подушкой? Это была комната институтки на каникулах, гувернантки на кондициях, комната - сто, нет - двести лет назад. Или еще проще - матросская каюта: порядок, не как отсутствие, а как присутствие. В этой комнате живет порядок. Так гардемарин стоит навытяжку.

И никто на нее не работал.