БЛАТНОЙ   ::   Дёмин Михаил

Нужно было как-то спасаться. Но как? Я не знал… Зато друзья мои сообразили сразу.

В сущности, единственной причиной, по которой комиссия могла отвергнуть любого из нас (несмотря на наши сытые лоснящиеся морды), была болезнь. Особенно болезнь инфекционная, заразная. И вот блатные в спешном порядке стали превращаться в сифилитиков и чахоточных.

Делается это в общем-то просто. Для того, чтобы получился, например, сифилис, необходимо прижечь горящей папиросой член - самую головку… В итоге образуется язвочка. Ну а все остальное зависит уже от актерского мастерства! Этим способом как раз и воспользовался Солома. Я же не рискнул, пожалел себя и предпочел имитацию туберкулеза: насосал из десен кровь и потом беспрерывно плевался в присутствии начальства, хрипел, задыхался, хватался за грудь. Некоторые из блатных изображали эпилептиков, бились в припадках; это тоже весьма эффектно. Нужно только не забывать пускать изо рта пену; для этого вполне годится простое банное мыло.

Конечно, будь у комиссии больше времени в запасе, она, без сомнения, разобралась бы во всем. Но возиться с нами, дожидаться результатов анализов она уже не могла. Осень кончалась; с Карского моря накатывали низкие, седые, отягченные снегом тучи. Наступила пора предзимних штормов. А здешние широты славятся ими…

В результате почти половина нашего этапа спаслась от беды - осталась на материке. Остался и я. На этот раз мне повезло!

И вскоре опять я сидел в барже, в закрытом и смрадном трюме. И снова вокруг меня бурлила шпана. И опять я терялся в догадках, не зная, куда на этот раз меня гонит судьба. И не мог, не смел поверить в близкое свое освобождение…

Я поверил в него лишь тогда, когда караван наш прибыл в Красноярск - на пересылку.

Здесь я провел все последние месяцы, причем сравнительно тихо.

Растеряв почти всех своих старых друзей, я уже не тянулся к новым, держался особняком. Все последнее время общался я в основном с одним только Соломой. От него я не скрывал ничего. Он был единственным из здешних блатных, кто мог меня понять по-настоящему. (Недаром же, не зря являлся он, по его собственным словам, ценителем Есенина!)

И я сказал ему как-то в поздний час за кружкой чифира:

— Знаешь, дружище… С меня хватит. Первый мой шаг на свободу - и я уже не блатной!

— Но что ж ты будешь делать? - наморщился он.

— Попробую писать… Может, получится.

— А если нет?

Я ничего не ответил на это. Да и что я мог ему сказать? Я ведь и сам не был ни в чем уверен.

— Ну, а если не получится, - настойчиво проговорил Солома, - тогда как же? Литература - дело темное, путаное. Там многое от везения зависит, от того, какая выпадет карта. И выбиваться там нелегко! Взять того же Есенина…

— Однако он выбился!

— Но ты же не Есенин.

— Почем знать, - усмехнулся я. - Да и вообще, дело не в этом. Просто я дальше так не могу. Не хочу. Нет сил. Понимаешь?!

— Стало быть, ты точно завязываешь?

— Да…

— Кому-нибудь уже говорил об этом?

— Пока только тебе.

— И правильно, - кивнул Солома, - помалкивай. Покуда звонок не прозвенел, сиди тихо, не залупайся.

— Но почему? - возмутился я. - Почему я должен молчать? Ведь завязать - честно завязать - по нашему закону имеет право каждый блатной?

— Что закон! - он уныло махнул рукой. - Что закон! Времена теперь не прежние. Жестокие времена, настают. В нынешних условиях кто не с нами - тот против… Тебя могут упрекнуть в том, что ты отрекаешься от блатной веры в самый трудный момент, попросту говоря, предаешь нас всех… И что ты на это возразишь?

— Трудно возразить, - поежился я.

— Вот то-то! Потому я и говорю: не спеши… Когда нужно будет, я сам объявлю блатным.

Он помолчал в задумчивости. Заглянул в кружку. Шумно отхлебнул из нее, отдулся.