Девятный Спас   ::   Брусникин Анатолий

Проснувшись, патриарх эти диковинные слова ясно помнил, однако счёл сонным наваждением, ибо смысла в том речении не усмотрел, а отцом царей не был и в ту пору ещё не тщился быть. Однако, узрев на столе невесть откуда взявшуюся икону, записал для памяти и невнятное пророчество, слово в слово. Когда же, по удивительному промыслу Божию, в самом деле, стал отцом государя и родоначальником новой династии, не раз и не два ломал голову над грозной тайной, которую угадывал в завете Посланца. Что «Данное» – это Спас, догадать было нетрудно, но отчего «четырежды девятно»? Однако так икону и стали называть: сначала «Четырежды Девятным Спасом», потом просто «Девятным».

– Неужто тайна осталась нераскрытой? – огорчился Никитин, слушавший, затаив дыхание.

– Не без заднего, полагаю, умысла, рассказал мне о Филаретовом сне отец Варсонофий. Он знал, что я, тогдашний, умом востёр, в книжном учении изряден, а ещё и честолюбив. Ну как дойду рассудком? Я и вправду думал о тех девятках да восьмерках днем и ночью. Мечталось мне разгадать притчу и на том возвыситься пред царём и патриархом… – Отец Викентий грустно улыбнулся. – Ну да бодливой корове, сам знаешь, рогов не дадено. Когда ж от великих горестей претяжкие рога из чела моего произросли, бодливости не осталось… Здесь уже, в деревне, имея много досуга и обретя несуетную душу, разобрал я пророчество. Не всё, на то времени не хватило. Но кое-что, думаю, разъяснить успел.

– Неужто?!

– Так мне, во всяком случае, мнится. Суди сам, тебе первому рассказываю.

Священник достал из широкого рукава рясы, служившего ему карманом, малый грифелёк и свиток серой бумаги, на которой имел обыкновение записывать приходящие в голову мысли. Была у него давняя, теперь уж несужденная мечта всякого книжного человека – под конец жизни, в мудрой старости, написать книгу о прожитом и передуманном. Ларион Михайлович о том замысле знал и воззрился на листок с любопытством. Но поп собирался не читать, а наоборот, писать.

Он вывел числа: 7119, потом 1611 – не буквенными литерами, по-старинному, а арапской цифирью, как давно уже для простоты писали иные московские книжники.

– Это год, в который Романовым ниспослан Спас, по русскому исчислению и от Рождества Христова. Сложи-ка цифры. Видишь, что выходит? Семь да один, да один, да девять – это дважды девять. А один, шесть, один и один, тож девять. Явлена икона 9 мая, то есть в девятый день девятого месяца, если по-русски считать. Потому Спас «четырежды девятный»: по всемирному летоисчислению, по христианскому, от начала года и от начала месяца.

– Верно, так и выходит! А что за особенный смысл в девятках?

– Девятка – наивысшая из цифр, старше её не бывает. Ещё она трижды благая, ибо трижды троица.

Ларион пришел в восхищение.

– До чего ж ты, отче, глубокоумен и прозорлив! Воистину нет тебе равных. Цари головы ломали, ничего не надумали, а ты исчислил! Нужно грамотку писать в Дворцовый приказ, а то и патриарху. Будет тебе честь и награда великая!

– Кабы я и про будущее разгадал. Ума не достало, – вздохнул священник. – «Четырежды девятно данное», даже если и верно я истолковал, то дело прошлое, важности не столь великой. Вот что означает «дважды девятно изыдет», а пуще того, в каком разумении нужно царям опасаться «трижды восьми да дважды восьми» – кто эту закавыку разъяснит, того Филаретово потомство одарило бы щедро… Нет, не поспею, – закончил он совсем тихо, так что помещик и не расслышал.

Никитин пытливо смотрел на бумагу, где отец Викентий рассеянно вывел грифелем еще два числа: 7197 и 1689.

– Единственно только… – Поп неуверенно покачал головой. – Ныне кончается год от сотворения мира 7197-й, а это по сумме цифр – 24, то есть трижды восемь.