Дитя Одина   ::   Северин Тим

Принадлежности же для письма ему были даны, ибо он был копиист отменный и во многих художествах искусный, даром что летами ветх и глазами слеповат. А на деле, как сидел он, склоненный над рукописанием, сокрывая дела свои от чужих глаз, то никто и не видел, что он творит. Сатана же водил рукой его, ибо вместо священного он начертывал свое тайное и темное. Посему я не медля велел никаких же отныне письменных принадлежностей никому не давать без особой на то нужды. На другое же не достало мне ни разума, ни учености: богохульна ли сия рукопись — то не мне судить. А равно, изничтожить ли ее следует или должно сохранять ее, поелику в ней писано о незнаемом и неведомом, — то не мне решать. Ибо сказано: «Много странствовавший знает многое, многоопытный же здраво молвит».

Два других фолианта из тех сохраняю в сокрытии, ибо мыслю найти в них продолжение богохульного сего и злостного жития. Не читал я их — ожидаю веления твоего. А иных, святой отец, частей сего писания греховного, право слово, у нас не имеется. Ибо сделан мною обыск в нашем книжном собрании со всем тщанием, не оставил ли каких еще следов тот мнимый монах, что бежал из обители неожиданно и потайно, и вот — нет ничего. Полагали же в обители, ибо тайно творил он дело свое, что сей мнимый монах ушел от нас, помутившись рассудком по дряхлости лет, и все ждали, не вернет ли его благодетель какой или весть придет о кончине его. Не случилось сего. Из того же, что писано им, уясняется: не впервой ему, знать, утекать, аки татю в нощи, от сообщества доверчивых и честивых сотоварищей. Да простится ему сей грех.

Совокупно со всей общиной, наш учитель возлюбленный, уповаю на твое вдохновенное свыше водительство, и подай тебе Всемогущий Господь всяких благ и благополучия. Аминь».

Этельред, ризничий и библиотекарь.

Писано в месяце октябре в год от Рождества Господа нашего одна тысяча семидесятом.



ГЛАВА 1

В трапезной обсуждали новость, я же про себя посмеивался. Толковали, будто из Бремена, что за Северным морем, от епископа Бременского и Гамбургского послан в мир монах, имя же ему Адам, и поручено ему вызнать все возможное о далеких землях и народах и составить для Христовой церкви подробнейшее описание всех, хотя бы смутно известных стран ради будущего, надо думать, крещения их в веру истинную. И вот, странствует он, высматривает и выспрашивает у странников, и беседует с паломниками, что вернулись из паломничества, и с послами иностранными, да еще составляет и рассылает опросные листы. Знал бы этот монах Адам… Знал бы он, что здесь, в этом монашеском омуте, обретается человек, который мог бы поведать ему о неведомых странах и чудесных делах больше всякого из тех свидетелей, коих он столь прилежно допрашивает.

Жить бы мне, поживать по-прежнему, провождать бы смиренно остатние годы в этом затхлом углу, куда я угодил семидесяти лет от роду, да не слышать бы речей о том немце неутомимом. Продолжал бы я переписывать священные книги, украшать затейливыми буквицами — пусть другие писцы, мои соработники, думают, будто я творю во славу Господа. А на самом-то деле мне приятно сознание, что все эти завитушки причудливые и узоры замысловатые нам достались от язычества, того самого, что ругательно ныне именуется идолопоклонством. Болтовня же их в трапезной меня понудила отыскать местечко поукромнее в нашем тихом скриптории, в самом дальнем углу, да и взять перо и начать писать житие мое и странствия, о которых им ничего не ведомо. Любопытно мне, каково бы им было, моим сотоварищам, знай они, что средь них потихоньку живет человек из того, для них страшного, племени северных «варваров»? Ведь одна только память о нас по сей день заставляет их дрожать спиной.