Два брата   ::   дю Террайль Понсон

Это была женщина лет двадцати трех, маленькая, нежная, с белым, несколько бледным, цветом лица, с пепельными волосами и голубыми глазами, — цветок, распустившийся под тепловатым северным солнцем и перенесенный на время под жгучее итальянское небо.

Красота этой молодой женщины была поразительна, и те транстеверинцы, кому удавалось ее видеть сквозь решетчатые ставни при наступлении вечера или при восходе солнца, останавливались перед ней в безмолвном восхищении.

Увидев француза, молодая женщина вскочила с дивана — с радостным криком.

— Ах! — воскликнула она. — Как я вас ждала, Арман, и мне казалось, что вы сегодня запоздали более обыкновенного.

— Я прямо из мастерских, — отвечал он, — и мог быть здесь раньше, дорогая Марта, если бы ко мне не пришел кардинал Стенио Ланди, желающий купить статую! Он отнял у меня несколько часов… Но, — продолжал художник (это был действительно французский скульптор, отправленный академией в Рим), — вы сегодня что-то бледнее и грустнее обыкновенного, Марта, вы даже как будто встревожены чем-то…

— Вы находите? — спросила она, вздрогнув.

— Да, — отвечал он, садясь с нею и пожимая с любовью и уважением ее руки, — вас мучает какой-то тайный страх, моя бедная Марта, вы чего-то боитесь… Что же с вами случилось? Говорите же, отвечайте мне!..

— Да, мне страшно, Арман, — сказала она с усилием, — действительно боюсь… Я ждала вас с таким нетерпением.

— Боитесь? Чего?

— Послушайте, — продолжала она с оживлением, — нужно уехать из Рима… Это необходимо! Несмотря на то, что вы спрятали меня в малолюдном предместье большого города, куда никогда не заглядывают иностранцы… Но я ошибалась, думая, что буду здесь избавлена от преследований моего злого гения… Отсюда, как и из Флоренции, мы должны уехать.

При этих словах по лицу молодой женщины разлилась странная бледность.

— Где же Форнарина? — спросил вдруг молодой скульптор.

— Я послала ее за вами, но вы, вероятно, разошлись дорогой.

— Эту женщину я поместил возле вас с приказанием никогда не оставлять вас одну, моего ангела, а она, может быть…

— О, не думайте этого, Арман, Форнарина скорее умрет, чем выдаст меня.

Арман, взволнованный, встал и начал ходить взад и вперед по будуару неровными, поспешными шагами.

— Да что же, наконец, случилось с вами?.. Что вы видели, дитя мое, почему хотите уехать?

— Я видела его.

— Кого?

— Его!

Марта подошла к окну и сквозь решетчатые ставни указала одно место на улице.

— Там, — сказала она, — вчера в десять часов вечера, после того, как вы ушли… Он прижался у этой двери, устремив огненный взгляд на мой дом. Он как бы видел меня, хотя в доме не было огня, тогда как сам он был освещен лунным светом. Я отступила в ужасе… и, кажется, вскрикнула, падая в обморок… Ах! Я очень страдала…

Арман подошел к Марте, усадил ее снова на диван и, взяв за руки, опустился перед ней на колени.

— Марта, — сказал он, — хотите вы меня выслушать, согласны вы верить мне, как отцу, как старому, надежному другу, как самому Богу?

— О да! — отвечав она. — Говорите… защитите меня… у меня нет никого, кроме вас, на этом свете.

— Марта, — продолжал художник, — шесть месяцев тому назад я увидел вас в полночь, на церковной паперти, плачущую, на коленях. Вы были в таком отчаянии и так прекрасны в ту минуту, что я принял вас за ангела, оплакивающего погибшую душу, вверенную его попечениям и отнятую у него адом! Вы плакали, Марта, вы просили Бога взять вас к себе, послав вам смерть. Я подошел к вам, взял вас за руку и шепнул на ухо несколько слов надежды. Не знаю, убедил ли вас мой голос или он нашел дорогу к вашему сердцу, но вы вдруг встали и оперлись на меня, как на покровителя.