Испанка   ::   дю Террайль Понсон

Молодой человек подошел к дикарю, спавшему неподалеку на койке, и разбудил его:

— Маркиз де Шамери, — сказал он по-английски, — желает засвидетельствовать глубокое почтение злополучному баронету сэру Вильямсу.

Услыша эти слова, О'Пенни подпрыгнул на койке и выпрямился; он хотел заговорить, но издал лишь какое-то глухое рычание.

— Будь покоен, старик, я вижу, что ты узнал своего Рокамбольчика; я пять лет оплакивал тебя, думая, что дикари тебя съели, но вижу, что они довольствовались только татуировкой. Тебя удивляет, должно быть, что ты видишь меня маркизом де Шамери, — имя это тебе знакомо: оно было помещено в твоей записной книжке… Но об этом после, а теперь скажи мне — ты хочешь здесь остаться?

Дикарь сделал отрицательный знак.

— Ну, так пойдем со мной.

Рокамболь вручил цыганке тысячу франков; накинул на бедного дикаря какой-то плащ, взял его за руку и вывел из балагана.

— В Сюренскую улицу, — приказал Рокамболь кучеру, усевшись с дикарем в купе, ожидавшем его неподалеку.

По дороге он рассказал ему о своих похождениях со времени исчезновения из Парижа, рассказал и о встрече с молодым моряком на «Чайке» и все остальное.

Экипаж остановился в Сюренской улице.

Рокамболь позвонил у дверей хорошенького домика.

Войдя в свою маленькую квартирку в мезонине, где он жил инкогнито, он провел О'Пенни в свою спальню и затем приказал своему лакею немедленно ехать за доктором.

Рокамболь подал проголодавшемуся дикарю остаток пирога и стакан бордосского, которое он с жадностью истребил.

Спустя некоторое время лакей воротился в сопровождении доктора.

— Посиди здесь, дядюшка, — обратился Рокамболь к дикарю, — а я пойду приготовить доктора, который без того может испугаться твоей образины.

Оставив О'Пенни, он ушел в гостиную, где ждал его доктор.

Рокамболь объяснил ему, что пациент — матрос, служивший в Индии под его начальством, попавший в плен к дикарям, которые татуировали его и отрезали язык.

Прежде чем приступить к консультации, вернемся немного назад и выведем на сцену несколько новых лиц.

В один прекрасный день февраля месяца в Елисейских полях был громадный съезд экипажей и всадников; пешеходы же непрерывною толпою двигались по боковым аллеям.

Больше всех обращала на себя внимание голубая коляска, запряженная четверкою гнедых.

В коляске этой сидели две дамы в легком трауре: одна из них была лет пятидесяти, другая лет двадцати. Эта молодая девушка была Бланш де Шамери, красавица в полном смысле этого слова, но на лице которой отражалась какая-то меланхолия. Она обладала тою чистою, добродетельною красотой, на которой взгляд останавливается с восторгом и благоговением.

Мимо этой коляски проехало красивое ландо, в котором сидела молодая женщина. В то время как ландо поравнялось с коляской, молодая женщина нагло взглянула на маркизу де Шамери и ее дочь. Последние проехали мимо с опущенными глазами.

— О! — прошептала молодая женщина. — Я заставлю вас смотреть мне прямо в глаза!

В это самое время около колясок встретились два всадника; один из них небрежно поклонился даме в ландо; другой весьма вежливо поклонился Бланш де Шамери.

Когда коляски проехали, всадники подъехали друг к другу и поклонились.

— Ты из лесу, Фабьен? — спросил Роллан де Клэ.

— Да, — отвечал Фабьен д'Асмолль.

— И едешь домой?

— Не знаю… быть может, я поеду еще в Елисейские поля… погода чудесная…

— То есть ты хочешь следовать за голубой коляской, в которой сидит очаровательная особа, с которой ты так умилительно раскланялся.

— Любезный Роллан, — сказал обидчивым тоном виконт Фабьен, — острота твоя вовсе неуместна.

— А! Ты обижаешься; уж не жених ли ты прелестной Бланш де Шамери?

— Нисколько, — грустно отвечал виконт Фабьен.

— А ты заметил ландо, в котором сидела молодая особа?

— Заметил; ну, и что же?

— Знаешь, кто эта дама?

— Знаю.