Юконский ворон   ::   Марков Сергей Николаевич

Он мимо Калистрата пройдет и от его богомерзкой рожи отвернется… Так и не удалось им Кузьму Сидорыча обернуть ни к чему ? ни к плохому, ни к хорошему. А тут как-то Лукин с этими вестями печальными объявился. Смотрю, Кузьма затуманился совсем. Потом попросил у меня сухарей наготовить, еще кое-что ему раздобыть для дальнего пути, а зимой наш Кузьма, мне одной сказавшись, подался к индианам…

? Куда же он пошел? ? спросил Загоскин. Янтарь, который он держал, выскользнул из пальцев и мягко засветился под лучами спокойного солнца.

? Ты его лучше меня знаешь, ? поди, догадаешься, ? сказала старуха. ? У него путь один, одна дороженька. ? Она залилась счастливыми слезами. ? «Пойду, говорит, на Квихпак-реку, где русского тойона сын возрастает». Уж на такого человека положиться можно, до скончанья не оставит, раз взялся. И я бы ребенка взяла, да Кузьма в таком деле ни за что не уступит. Вырастет сын твой, знать будет все про себя, ? кто отец, а самое главное ? что он русской крови. Кузьма Сидорыч, когда во мне уверился, рассказал и про золото в той стране. Теперь и тебе меньше сумлеваться надо. Не захотело тебя начальство слушать, рот тебе заткнуло ? правда твоя к сыну перейдет, в народе поселится, и тогда ее, правду эту, не захоронишь. Вот тебе весь мой сказ… А что это такое у тебя на столе ? медового цвета? Страсть как приглядно!

? Янтарь, ? объяснил Загоскин. ? Видишь, какое дело. В незапамятные времена по деревьям, каких сейчас и в помине нет, текла смола. Потом деревья умерли, как умирает все на свете, а смола окаменела и легла в землю. Вот это и есть янтарь. Какие-то древние люди, наши предки, сделали из янтаря ожерелье. Человек, который носил на шее янтарь, умер. Его похоронили в кургане. Через много столетий я вскрыл курган и взял янтарь. Теперь он лежит на моем столе, просвечивает на солнце. А эту раковину наши предки тоже носили в ожерелье, и пришла она сюда из тех мест, где водится коралл, который ты мне привезла…

Таисья Ивановна с уважением, присущим многим простым людям, когда им рассказывают о вещах, которых они не знали, взглянула на янтарь и раковину. Потом она придвинула к ним ветвь красного коралла.

? Так способнее будет, ? сказала она. ? Коралл-то ты себе возьми, для науки. Мне он ни к чему. Гляди ты, на земле рязанской что собралось ? из каких краев дальних! И еще мне сдается: горюем мы все, страданье принимаем, льем слезы; вот бы слезы наши обернулись самоцветами какими, окаменели, а потом снова людям засветили. Только не бывает так, ? заключила оиа с грустью. ? А все же, думается мне, не зря наши слезы…

Загоскин смотрел на алую ветку и думал, что этот день запомнится ему на всю жизнь. Сколько он узнал в одно это утро о судьбах людей, шагавших вместе с ним под солнцем! Ему представился индеец Кузьма, бредущий по сверкающему насту, с копьем в руке, в обледеневшем плаще, с лицом, исполненным суровой и неотступной решимости. Кузьма пошел к колыбели сына своего друга… И Загоскин с гордостью ощутил, что жизнь его, так же как и жизнь Ке-ли-лын или Кузьмы, крепка и ясна, как янтарь.

? Знаешь что, Таисья Ивановна? Один хороший, умный и очень больной человек, который любил народ сильней своей жизни, сказал мне, что через много лет Россия вспомнит всех, кто любил ее и желал ей добра. Нас тоже не забудут.

? Выходит, что так, ? вздохнула Таисья Ивановна. ? Пойдем, Лаврентий Алексеич, поглядим на божий свет, уж как мне ваш ручей нравится…

Они сошли с крыльца. День был уже на исходе, солнце освещало нижние половины стволов, нежно-золотые пятна лежали на мхах. Лес высился вокруг разноцветными стенами: вблизи они были зеленые, потом ? голубые, а вдали ? совсем синие. Где-то мерно стучали топоры. Изредка в лесной тишине слышался гул падающего дерева. Загоскин шагал рядом с Таисьей Ивановной.