Королевская собственность   ::   Марриет Фредерик

То же было и в данном возмущении, а на том судне, о котором идет речь, быть может, один Питерс был способен стать во главе движения и руководить остальными, потому-то он и стал душой бунта на своем судне, им он держался, им мог быть усмирен по желанию, и был момент, когда все лучшие чувства заговорили в нем при виде своего ребенка. Капитан, которому была знакома человеческая природа, капитан, обладающий решимостью и чутким сердцем, сумел бы воспользоваться этим моментом и, повлияв на Питерса, усмирить бунт в самом его начале. Но капитан А., заметив тревогу Питерса за своего ребенка, вздумал воспользоваться этим нежным родительским чувством и, видя в мальчике драгоценного заложника, выхватил его из рук Адамса в тот момент, когда тот готовился опустить его на пол. Капитан приказал двум солдатами направить на ребенка свои заряженные ружья, давая этим понять бунтовщикам, что при малейшем враждебном действии их он прикажет убить мальчика.

Оба солдата, которым было отдано это приказание, молча смотрели друг на друга, но ни тот, ни другой не исполнили приказания. Капитан повторил его еще раз с самодовольным видом, воображая, очевидно, что напал на гениальную мысль. Среди офицеров послышался ропот и протест. Лейтенант, командовавший пехотой, отвернулся с нескрываемым чувством негодования, но все было напрасно. Капитан с угрозой повторил свое приказание, — и вдруг вся рота пехоты с сержантом во главе, обступив сплошной стеной маленького Вилли, со штыками наперевес, перешла на сторону бунтовщиков с громким «ура!»

Когда мальчика передали через баррикаду прямо на руки отцу, старший лейтенант подошел к капитану и с мрачным, недовольным видом произнес:

— Теперь мы должны сдаться на их условия, сэр!

— Да, да, на все условия… На все, какие они только захотят! — заволновался капитан А. — Скажите им, Бога ради, что мы на все согласны… Скажите же, не то они будут стрелять!

Но это приказание оказалось совершенно излишним, так как бунтовщики, поняв, что теперь всякого рода сопротивление со стороны начальства уже совершенно немыслимо, сами разрушили баррикаду и двинулись с Питерсом во главе к командиру и офицерам.

— Вы согласитесь, конечно, господа, считать себя арестованными? — спросил Питерс, обращаясь прямо к старшему лейтенанту и офицерам и умышленно игнорируя капитана.

— Да, да, мы на все согласны! — заторопился капитан А., — Надеюсь, вы не захотите замарать свои руки кровью, мистер Питерс ? Ведь я не хотел сделать зла вашему ребенку!

— Если бы вы даже и убили его, то не сделали бы ему того зла, какое вы сделали мне, капитан, — отозвался Питерс, — но за жизнь свою вы можете быть спокойны: мы с личностями не воюем! — презрительно добавил он.

Это был момент торжества Питерса: он видел перед собой этого человека, трепещущего и заискивающего его милости. Это был момент отмщения, момент, когда Питерс мог выказать ему все свое презрение, имея власть казнить и миловать.

Как это видно из всех отчетов и документов того времени, бунтовщики вообще относились к своим офицерам и командиру с должным уважением, хотя и держали их под арестом, не признавая их власти. Нежелавших покориться им они отправляли на берег, но никакой грубости и насилия не было произведено по отношению к тем, кто сам своими действиями и поведением не вызывал на грубость.

Правда и то, что требования бунтовщиков на этот раз были менее благоразумны, чем во время возмущения в Спитхэде, но когда заговорят чувства, возмущенные несправедливостью, то трудно требовать умеренности и благоразумия.

В качестве делегата от своего судна Питерс отправился на следующий день на «Королеву Шарлотту», где Паркер, глава и вожак возмущения, ежедневно собирал вокруг себя всех делегатов, сообщал дальнейшую программу действий, отдавал распоряжения. Питерс вскоре стал одним из наиболее видных и деятельных участников в этом деле и, благодаря своему высшему развитию и образованию, выделялся даже среди главарей бунта.