Кошки в мае   ::   Тови Дорин

— Нельзя такого выпускать, — сказал муж Лилы, нежно вытирая бочкообразное бедро Лилы в бурых пятнах чая. — Такого надо в клетке запирать! — заорал он мне в спину, когда я припустила по дороге.

Практически все, кто знал Соломона, обязательно хоть раз, но говорили что-нибудь в таком роде, но бежала я не потому. В долине водились лисы, и, хотя я побилась бы об заклад на любую сумму, что Шеба справится с любой встречной лисой, мне с пронзительной ясностью представлялось, как Соломона затаскивают в ближайшую лисью нору, а он продолжает спрашивать, видели ли они его по телевизору. Впрочем, я встретилась с ним за первым же поворотом дороги — он шел по ее середине, величаво изображая Рекса Харрисона, и громко жаловался, что новые знакомые его не подождали. Нет, с ним ничего не случилось. Но всего несколько дней спустя мы оплакивали Шебу в убеждении, что ее сцапала лисица.

Вечер был таким же, как сотни и сотни до него, — я возилась в саду, комары увлеченно кусались, порой свирепые ругательства и звон бьющегося стекла доносились из угла, где Чарльз с инструкцией в одной руке сооружал свой собственный парник. Соломона нашлепали за то что он катался по пионам. Шебу — чтобы не охотилась на бантамских кур старика Адамса. Соломон оглушил осу, но съесть ее не успел — помешали в последнюю секунду. Шеба, всегда выискивающая случай произвести впечатление, растянулась в позе Дианы в ящике с рассадой, поставленном на ограду, и произвела большой эффект на прохожих — и еще больший на Чарльза, когда он обнаружил, что возлежит она на салате, который он собрался посадить. Обычный, нормальный вечер. До той секунды, когда я пошла позвать их ужинать и вместо привычной живой картины — две кошечки в тихой печали сидят на ограде, не зная, нужны ли они нам еще, — увидела одного Соломона. Он весело боксировал с мошкарой. А когда мы спросили его, где Шеба, он ответил, что не знает, но волноваться нам не надо: он, так и быть, съест и ее ужин.

Мы искали ее три часа — и без всякого толка. Сначала неторопливо, каждую минуту ожидая увидеть, как ее маленькая фигурка покажется на дороге или выбежит из леса. Затем уже с тревогой, вооружившись фонариками, по сараям и в старых амбарах, блуждая по лесу и зовя, зовя, а Соломон, запертый на случай, если ему тоже захочется проделать фокус с исчезновением, завывал на подоконнике в кухне, осыпая нас упреками.

Мы легли в час ночи. Не спать, но ждать рассвета, чтобы продолжить поиски. Это была одна из самых тяжелых ночей в моей жизни. И не только из-за Шебы, чье изуродованное тельце, казалось мне, валяется в лисьей норе. Но и из-за Чарльза, который то объяснял, что задушит проклятую лису собственными руками, когда поймает, то вспоминал таинственную детскую коляску, которую в сумерках катили вверх по склону — чем больше он о ней думает, твердил он, тем все больше убеждается, что Шебу похитили. И из-за урагана, который бушевал у кровати, точно у мыса Горн, потому что все двери и окна в доме были открыты настежь, чтобы мы услышали, если она позовет. И в немалой степени из-за Соломона, который в два часа ночи принялся во весь голос завывать в свободной комнате.

— Бедный малыш! — сказал Чарльз, когда после особенно пронзительного вопля мы решили забрать его к себе, пока он не разбудил всю долину.

— Он тоже без нее места себе не находит, — сказал Чарльз, когда Соломон с обиженным хмыканьем вошел в спальню и подозрительно заглянул под кровать. Естественно, ничего подобного. Соломона просто язвила мысль, что Шеба с нами, а он нет. И, убедившись, что ее нигде не видно, он устроился поуютнее с головой у меня на плече и вскоре захрапел, как свинья. Чуть позже храп сменился непрерывным скрежетом зубовным.