Любовные похождения Лимузена   ::   дю Террайль Понсон

Полит развязал его, и Паулина взяла его на руки.

— Бедняжка! — прошептала она.

При звуке нежного голоса ребенок как будто понял, что его освобождают, и крепко прижался к молодой прачке.

Четверть часа спустя Ральф был уже в объятиях своей матери.

Но силы Полита тут изменили ему, и он упал без чувств перед растерявшеюся матерью.

Вернемся теперь к Шаппаро.

Где он провел всю ночь — неизвестно.

Только на рассвете мы могли бы его встретить в Лионской улице.

Он, будучи уверен, что его разыскивает полиция, хотел уехать из Парижа, но опоздал на поезд.

Он вернулся обратно и начал бродить по кабакам с целью, не услышит ли чего-нибудь про убийство?

Пройдя таким образом порядочное количество кабаков, он везде выпивал и в конце концов совершенно напился.

Хмель придал ему храбрости, и он даже решился идти на то место, где было совершено преступление, посмотреть, нет ли следов.

Но так как в эту ночь шел дождь, то поэтому не осталось и следов крови.

Затем угольщик решился идти домой.

Проходя мимо прачечной, он посмотрел в окно.

Паулина стояла за работой, как будто ни в чем не бывало.

Он отворил калитку и подумал про себя:

— Уж не удалось ли им освободить ребенка? — подумал он. — А может быть, сэру Джеймсу понадобился ребенок и он проник в дом, не дождавшись меня, да, впрочем, может быть, ребенок еще и там.

Но каково же было его удивление, когда он спустился в подвал: дверь подземелья была отперта, а ребенок исчез.

Он зарычал от бешенства.

Шаппаро понял, что сэр Джеймс приходил за ребенком и увез его.

Но, кроме верной потери денег, его еще беспокоила другая мысль: умер ли Полит или он жив, потому что про него не было никаких слухов.

Но, наконец, и эта мысль перестала его беспокоить; он провел этот день так, как и всегда, и заснул спокойным сном.

Вдруг ночью, в три часа, к нему кто-то постучался.

— Ну, теперь я уже попался, — проговорил Шаппаро.

— Кто там? — спросил он взволнованным голосом.

— Жан-мясник.

Шаппаро вздохнул свободнее.

— Я пришел за Ирландкой с сыном, — проговорил он, когда угольщик отворил ему дверь.

— Какую… Ирландку… я… ничего не знаю. Жан был не один, за ним шел Мармузэ.

— Слушай, — проговорил последний, — если ты мне не покажешь, где мать с сыном, то я тебе одним выстрелом размозжу голову, а если отдашь, то все эти деньги, которые ты видишь, — твои, — и он высыпал на стол несколько тысяч франков.

Страсть к деньгам взяла верх, и Шаппаро сказал:

— Ребенка сэр Джеймс у меня украл, не заплатив денег, которые должен был мне дать за него… Мать же я убил.

— Куда же ты ее дел? — спросил Мармузэ хладнокровно.

— Я утопил ее здесь, в цистерне, — и он приподнял доску.

— Здесь никого и ничего нет, кроме лестницы, — сказал Мармузэ.

— Лестницы?

— Да.

Шаппаро подошел и вытащил лестницу, на ней был вырезан знак колесника.

— А! — проговорил он. — Теперь я понимаю все, это мой сосед Полит, которого я ранил в эту ночь, должно быть, освободил их.

И он начал рассказывать им все свои происшествия с того времени, как к нему сэр Джеймс принес ребенка, и до того, как он ранил Полита, и под конец сказал:

— Теперь я совершенно убежден, что это Полит спас их.

Только он успел закончить рассказ, как послышался стук в дверь.

— Именем закона, отворите, — проговорил чей-то голос.

Шаппаро вскрикнул, и волосы поднялись дыбом на его голове.

Кто же это приказывал отворить дверь именем закона?

Конечно, не кто иной, как полицейский комиссар, и мы сейчас же увидим, каким образом до него дошло известие о преступлении.

«Виновником» этого был Полит, явившийся к нему с таким ясным и точным изложением дела, что комиссар ни на минуту не задумался в справедливости его показаний.

Вследствие этого он и отдал необходимые распоряжения.