Луна Израиля   ::   Хаггард Генри Райдер

Начался величественный и древний ритуал Подношения Короны, когда говорили жрецы, переодетые в богов, и другие жрецы, изображавшие могущественных фараонов прошлого, а также знатные люди и правители других городов. Когда церемония закончилась, Сети ответил:

– Я принимаю это наследство – не потому, что я желаю им обладать, но потому, что это мое наследие и я знаю, пока я жив, я должен выполнять свой долг, в чем и дал клятву тому, кого уже нет в живых. Удар за ударом поражали Египет – чего, я думаю, никогда бы не случилось, если бы прислушались к моему голосу. Теперь Кемет истекает кровью и почти мертв. Да будет вашим и моим делом постараться вылечить и вернуть его к жизни. То недолгое время, что я буду с вами – ибо и на меня обрушились несчастья, неважно какие, – я, хотя и царствую, буду вашим слугой и слугой Кемета. Я отменяю всякие пиры и торжества в честь моего вступления на престол, но все богатства, которые пошли на их устройство, будут розданы вдовам и детям тех, кто погиб в Красном море. Теперь идите!

Все разошлись притихшие, но счастливые, поскольку на трон вступил фараон, который знал нужды Египта, любил его и был единственным, кто проявил мудрость и мужество в ту пору, когда другими овладело безумие. Потом явилась ее высочество в великолепном наряде, увенчанная короной и сопровождаемая своими приближенными, и склонилась перед троном.

– Привет фараону! – воскликнула она.

– Привет царственной принцессе Египта, – ответил он.

– О нет, фараон, – царице Египта!

Рядом с троном Сети стоял другой, тот, на который он тогда посадил мертвую Мерапи, увенчанную царской короной. Сети повернулся и некоторое время смотрел на него. Потом он сказал:

– Я вижу, это кресло свободно. Пусть царица займет его, если пожелает.

Она уставилась на него, как на сумасшедшего, хотя несомненно слышала кое-что о связанной с этим троном истории, потом гордо поднялась по ступеням и села в царское кресло.

– Твое величество долго отсутствовало, – сказал Сети.

– Да, – ответила она, – но как мое величество обещало, оно вернулось на свое законное место рядом с фараоном – и никогда больше его не покинет.

– Фараон благодарит ее величество, – сказал Сети и низко поклонился.

Прошло лет шесть. Однажды поздним вечером я сидел с фараоном Сети Мернептахом в его дворце в Мемфисе, где он всегда предпочитал жить, когда позволяли государственные дела.

Это было как раз в годовщину смерти их первенца, и об этом ему хотелось со мной говорить. Он ходил взад и вперед по комнате, и, наблюдая за ним в лучах светильника, я заметил, что он вдруг стал как будто намного старше, а лицо его – еще милее и добрее, чем прежде. Он также заметно похудел, и в глазах его появилось такое выражение, какое бывает у человека, созерцающего далекие пространства.

– Ты, конечно, помнишь ту ночь, друг? – сказал он. – Может быть, самую ужасную ночь, какую когда-либо видел мир, по крайней мере в его малой частице, называемой Кеметом. – Он помолчал, приподнял полог над входом и указал на портик снаружи. – Вон там стоял ты, а там лежал мальчик, а рядом сидела его няня – между прочим, я с огорчением узнал, что она больна. Ты ведь присматриваешь за ней, да, Ана? Скажи ей, что фараон навестит ее, когда сможет.

– Я все помню, фараон.

– Да, конечно, как не помнить, ведь ты любил ее и мальчика тоже, и даже меня – его отца. И будешь по-прежнему любить нас, когда мы достигнем той страны, где забывается плотская жизнь со всеми ее запретами и страстями и остается только одна любовь – и мы тоже будем всегда любить тебя.

– Да, – ответил я, – поскольку любовь – ключ к жизни, и только над теми, кто никогда не научился любить, тяготеет проклятие.

– Почему же проклятие, Ана, ведь, если жизнь продолжается, они еще могут научиться любить.