Мертвые не возвращаются   ::   Лондон Джек

А поскольку я исправно выполнял свое дело, то присущее всем людям чувство справедливости, подкрепленное благородным отвращением к царапаньям и укусам дикой кошки, вскоре заставило их отказаться от своих оскорбительных поползновений. Несколько стычек — и моя позиция была утверждена. Я мог гордиться, что был принят как равный не только на словах, но и на деле. С этого момента все пошло как нельзя лучше, и путешествие обещало быть благополучным.

Но был еще один человек на полубаке. Если учесть, что там было десять скандинавов и я одиннадцатый, то этот человек был двенадцатым и последним. Никто не знал его имени, и со всеобщего согласия прозвали его Каменщиком. Он был миссуриец, — по крайней мере, он так сообщил нам в минуту проблеска доверия в самом начале путешествия. Тогда же пришлось нам узнать и кое-что другое. Он был действительно каменщиком, это было его профессией. Соленой воды он не видал даже издали, пока не прибыл за неделю до встречи с нами в Сан-Франциско и не посмотрел на Сан-Францисский залив. И что дернуло его в сорок лет пойти в море, было выше нашего понимания: мы были убеждены, что этот человек меньше всего подходил для плавания. Но он все же пришел к морю. С неделю пожил он в матросском общежитии, а потом был послан к нам на борт матросом первого класса.

Работу его приходилось делать всем, кому угодно. Он не только ничего не умел, но показал себя совершенно неспособным к учению. Даже приложив все свои силы и умение, мы так и не научили его стоять у руля. Компас для него, судя по всему, был мудреной, внушающей страх вертушкой. Он путал стороны света, не говоря уже о полной неспособности корректировать корабль и держать его по курсу. Он так и не научился укладывать канат: не мог никак сообразить, делать ли это слева направо или справа налево. Овладеть простейшим мускульным приемом перенесения веса тела на канат с тем, чтобы натянуть его, было сверх его сил. Простейшие изгибы и узлы были превыше его понимания, к тому же он смертельно боялся подняться на марс. Правда, один раз, запуганный капитаном и помощником, он все же вынужден был сделать это. Ему удалось залезть под салинг, но там он вцепился намертво в выбленочный трос и застрял. Двум матросам пришлось лезть, чтобы спустить его вниз.

Все это уже само по себе было довольно-таки противно, но это было не самое худшее. Он был злым, вредным, нечестным человеком, лишенным элементарной порядочности. Это был рослый, здоровенный мужчина. Он затевал драку со всяким, но дрался он не во имя справедливости. Его первая драка в первый же день пребывания на судне была со мной. Чтобы разрезать пачку жевательного табаку, он взял мой столовый нож, после чего я, всегда готовый к отпору, немедленно взорвался. Потом он дрался, чуть ли не со всеми членами команды. А когда одежда его становилась грязной, мы бросали ее в воду и стояли у него над душой, пока он не выстирает ее. Короче говоря, Каменщик был одним из тех отвратительных существ, которых нужно увидеть собственными глазами, чтобы поверить, что такие бывают.

Да, это было настоящее грязное животное, и мы обращались с ним, как с грязным животным. Только теперь, много лет спустя, оглядываясь назад, я понимаю, как бессердечны мы были по отношению к нему. Ведь он был не виноват. Он просто не мог быть иным. Это не он себя таким сделал и не был за это в ответе. А ведь мы обращались с ним так, словно он был способен контролировать себя и отвечать за то, что он был таким и не мог стать другим. В к о н ц е к о н ц о в, наше обращение с ним было столь же ужасным, насколько был ужасным он. И наконец его окружило плотное кольцо молчания, и на протяжении нескольких недель, вплоть до самой его смерти, ни мы с ним, ни он с нами не разговаривал. На протяжении недель он двигался среди нас или лежал на своей койке в нашей многолюдной каюте, презрительной усмешкой выражая свою злобу и ненависть.