Меткая Пуля   ::   Эмар Густав

Жажда сильных впечатлений, с сердцем, уязвленным мелочной низостью и гнусностью, доказательства которым он ежедневно видел со стороны потомков плимутских пилигримов, он решился уйти от печального зрелища, которое имел перед глазами, и углубиться внутрь материка, чтобы посетить бескрайние равнины и прерии, откуда первые владельцы этой земли были вытеснены коварными грабителями посредством обмана и измены.

Граф привез с собой из Франции старого слугу их семейства, предки которого в течение многих веков постоянно служили графам де Болье.

Перед отплытием в Америку граф сообщил о своих планах Ивону Керголе — так звали слугу, — предоставляя ему на выбор ехать с ним или остаться. Не раздумывая долго, тот ответил просто, что господин имеет право ехать, куда ему заблагорассудится, не спрашивая его согласия, а что его обязанность слуги — следовать за господином повсюду, и этой обязанности он не изменит. Однако все же, когда граф вознамерился посетить прерии, он счел своим долгом предупредить слугу об этом намерении и получил от него тот же ответ, что и в первый раз.

Ивону было около сорока пяти лет, он олицетворял собой тип смелого, простодушного и вместе с тем хитрого крестьянина-бретонца; приземистый и коренастый, он был хорошо сложен, и его широкая грудь выдавала большую силу. Лицо его, кирпичного цвета, освещалось хитрыми серыми глазками, которые так и блестели.

Ивон Керголе провел свой век мирно и спокойно в раззолоченных хоромах особняка де Болье и усвоил себе упорядоченный и удобный образ жизни слуг в больших домах. Он никогда не имел случая выказывать храбрость и потому вовсе не знал, наделен ли этим качеством. Хотя он в течение последних месяцев, сопровождая своего хозяина, уже несколько раз находился в большой опасности, он тем не менее не выходил из своего неведения, то есть он не имел к себе ни малейшего доверия и, напротив, был убежден, что труслив как заяц. Прелюбопытно было видеть Ивона после стычки с индейцами, где он дрался как лев и совершил чудеса храбрости, смиренно извинявшегося перед господином в своем постыдном поведении, которое оправдывал непривычкой сражаться.

Само собой, граф извинял его, умирая со смеху и говоря ему в утешение, так как бедняга действительно мучился мыслью о своей мнимой трусости, что впредь он, вероятно, будет смелее и мало-помалу привыкнет к жизни столь отличной от той, которую вел до сих пор.

При этих утешениях достойный слуга грустно качал головой и отвечал самым искренним тоном:

— Нет, нет, ваше сиятельство, я никогда не буду храбр, это свыше моих сил, я чувствую и прекрасно сознаю, что век останусь трусом.

Ивон Керголе носил ливрею, только, сообразуясь с обстановкой, он, подобно своим спутникам, был вооружен с ног до головы.

В настоящую минуту, как и у других двух путешественников, карабин лежал на земле подле его руки.

Три великолепные породистые лошади, полные огня, стреноженные в нескольких шагах от путешественников, с которыми мы познакомили читателя, спокойно жевали, набрав полный рот, побеги гороха и молодые побеги деревьев.

Мы забыли упомянуть о двух довольно странных привычках графа де Болье: во-первых, он никогда не снимал прехорошенькой одноглазки, вставленной в правый глаз и надетой на шею на черной ленточке, во-вторых, он носил постоянно лайковые перчатки, которые, надо сознаться, очень загрязнились и истерлись, к искреннему сожалению графа.

Спрашивается, по какому странному стечению обстоятельств эти люди, составлявшие такую резкую противоположность по происхождению, привычкам и воспитанию, оказались вместе милях в шестистах от всякого цивилизованного жилища, на берегу реки, если не совсем неизвестной, то, по крайней мере, до той поры еще неисследованной, и, дружески расположившись на траве, по-братски делили завтрак, до крайности скромный.