Морская школа   ::   Коковин Евгений Степанович

Я снова начал рассказывать о нашем плавании. Но Костя перебил меня:

– Эх, ребята, я вам самого главного не сказал!..

Он замолчал, весь преобразившись, а глаза его за­блестели. Я почувствовал, что у Кости действительно есть сообщить нам что-то особенно важное. Когда мы вошли в вагон, он торжественно сказал:

– Меня приняли в комсомольцы!

Я не знал, верить ему или не верить.

– Врешь! – по привычке и на всякий случай ска­зал я в надежде, что если Костя обманывает нас, то сразу же в этом сознается.

– Очень мне нужно врать! – ответил наш приятель независимо.

Мне все-таки не хотелось верить. Как же так? Костю приняли, а нас еще не приняли! Это было очень обидно. Почему Костя всегда и везде оказывается впереди нас?

– Кто тебя принял?

– На судне приняли. На комсомольском собрании мое заявление разбирали и приняли.

У меня вдруг возникла мысль. Я легко мог прове­рить, правду ли говорит Костя.

– Покажи комсомольский билет!

– Билета еще нету. Думаешь, его сразу и выдают, как примут? Членский билет я получу здесь, в городе. Зато мне уже комсомольскую нагрузку дали – судовую стенгазету вместе с машинистом Терешиным выпускать.

– И значок будешь носить?

– Конечно! А потом я вступлю в партию, – мечта­тельно сказал наш друг. – Но это еще не скоро. Когда восемнадцать лет исполнится.

– Ничего, – решительно сказал я, – мы с Илько тоже заявления подадим.

– У вас на «Октябре» есть ячейка?

– А как же! Павлик Жаворонков, радист, – секре­тарь. Нас примут.

– Ясное дело, примут, – согласился Костя.

Некоторое время мы ехали молча. Потом я спросил:

– Костя, а самое главное, что должен делать ком­сомолец?

– Понятно что: помогать партии большевиков, быть сменой… Я так и писал в заявлении: «Прошу принять меня в ряды Коммунистического Союза Молодежи, по­тому что я хочу помогать Коммунистической партии бо­роться за новую жизнь».

«Я тоже так напишу в своем заявлении, – решил я, – «помогать Коммунистической партии бороться за новую жизнь». И еще добавлю: «за социализм».

Мы не заметили, как проехали в трамвае через весь город. Быстро перешли через реку Кузнечиху по мосту.

Тут мы попрощались с Илько. Он пошел к себе в общежитие морской школы.

Вот она, наша Соломбала! Как будто здесь ничего не изменилось. И все же какой-то новизной веяло от этих знакомых берегов, от всех этих деревянных домов, от каждого деревца и кустика.

Впрочем, ничего не изменилось, пока мы были в рей­се. Но как изменилась наша Соломбала за три года, с тех пор как над ней всколыхнулись флаги Советской страны!

Со стороны лесопильного завода, который стоял на берегу Кузнечихи, доносился непрерывный веселый шум. Там опять бойко работали рамы – огромные станки для распиловки бревен на доски. У заводского бассейна мы видели большие плоты леса, прибуксированные с вер­ховьев Северной Двины. По широкой деревянной мосто­вой на двухколесных тележках «медведках» лошади та­щили стопы чуть желтоватых, пахнущих смолой досок.

Я вспомнил слова Николая Ивановича, сказанные им три года назад в губкоме партии: «Надо промыш­ленность и транспорт восстанавливать, республике лес нужен для строительства…»

И вот лес есть! «Зеленое золото идет!» – такой за­головок я видел в губернской газете. Его будет еще больше, этого «зеленого золота», будет столько, сколько потребуется стране. Лесопильные заводы уже работают не только в Соломбале, но и в Маймаксе, Цигломени, на берегах Северной Двины выше Архангельска.

За мастерскими виднелись мачты и трубы морских пароходов, готовящихся в далекие рейсы.

На главной улице, недалеко от речки Соломбалки, строились два двухэтажных дома для рабочих завода.