Ночь над прерией   ::   Вельскопф-Генрих Лизелотта

Может быть, покупатель надеется, что высокой ценой за первую он приобрел себе моральное право на приобретение второй картины? Но нет.

Тачина сказала — нет.

Возможно, Квини бы и уступила. Но этот портрет — вторая картина, которая снова расскажет белым мужчинам и женщинам о красоте старого индейского искусства, — был написан не Квини. Эта вторая была картиной Тачины, скрывающейся в Квини. Тачиной, о которой учителя ничего не знали.

Я приказываю своему лицу стать маской.

Мои чувства ранимы. Они должны оставаться скрытыми.

Это двустишие было напечатано, но Квини не признавалась, что оно порождено ею. Она выклеила его на листок печатными буквами и этот листок подкинула Конни. И Конни показалось, что это сделано им. Он даже готов был поставить под стихом свое имя, хотя учителя полагали, что все его тайны на поверхности, в его восприятии, с которым он не в ладах. Квини улыбнулась.

Или мужчины глупы?

Или художники тщеславны?

Портрет с открытыми руками она не продала. Учитель заметил, что это набросок, эскиз. Она кивнула и не только пеленой молчания окутала эти руки. Она вуаль тайны накинула на эту картину, вуаль, согласно мифам, на которых она была воспитана, скрывающую и защищающую все то, что находилось в соприкосновении со святой тайной. Учитель не скрывал своего удивления. «Своеобразно, — услышала она его голос, — в высшей степени оригинально. Соединение двух различных техник: масла… и ткани».

Вуаль на открытых руках. Тачина хотела оставить руки открытыми. Но это должны были видеть только те, кто это мог понять.

За картину со щитом она получила так много денег, что у нее просто закружилась голова. Так много денег никогда не получали за свою тяжелую работу ее отец, мать и сестры с братьями. Она радовалась, что ей так повезло. Но это было всего лишь простое движение обыкновенной руки, которой она прежде всего рисовала. Другие руки делают другое дело, и намного большее. Другие руки — больше. Эти, которые принесли деньги, — маленькие.

Квини сменила направление своих раздумий и про себя улыбнулась.

Уолт проиграл пари. Этот красивый мальчишка был такой нахал, что вызывал раздражение, и вместе с тем так застенчив, что нельзя было не любить его. Он мог отпустить шутку, и он мог быть сентиментальным, в зависимости от того, что девушке нравилось. Многие увивались вокруг него и не отказались бы от его объятий. Кроме того, он был заядлым танцором. И ни большая любовь или какая-нибудь неразбериха, которые могли из-за этого возникнуть, его никогда не беспокоили. А лучше всего он выглядел, когда танцевал твист или когда с серьезной миной, слегка высунув кончик языка, стоял перед картиной, которая не обещала большого успеха… Уолт поспорил, что сможет обнять Квини. Она об этом не знала. Квини была непосредственна и чистосердечна. Уолт пригласил ее танцевать. Уолт болтал с ней. Уолт вызвал у нее тоску по родине и снова развеселил. Потом они оказались вдвоем в саду. Ветер еще не шумел в ветвях, автомобили еще стояли вокруг, из зала доносилась музыка — старая индейская музыка на новых инструментах. Уолт попытался привлечь Квини к себе… Она схватила его за подбородок и оттолкнула прямой вытянутой рукой с такой силой, какой и подобало обладать дочери ранчеро. Уолт был очень смешон с откинутой назад головой. Квини расхохоталась. Элла, подруга Квини, и два ученика, которые стояли у большой стеклянной двери дома, хохотали вместе с ней. Уолт удалился.

Элла подошла к Квини и рассказала о пари.

«Ты удивительная, — сказала Элла в заключение разговора. — Я была уверена, что ты не дашь себя обнять. А собственно, почему?»

Квини не ответила. Она едва справилась со смехом. Теперь в утренних размышлениях она переживала это еще раз.