Новичок в Антарктиде   ::   Санин Владимир Маркович

Возвращение новичка



Я перелистал свои блокноты и убедился в том, что последние три недели преступно бездельничал. Вот записи этих дней:

26 апреля. Загорал.

27 апреля. Читал «Графа Монте-Кристо».

28 апреля. Ночью испортился рефрижератор. Паника. Аврал. Тридцать добровольцев перетаскивали монолиты Арнаутова в судовую установку. Бесценный прошлогодний снег спасён.

1 мая. Праздник.

2 мая. Перешли экватор. Хожу вверх головой. Привыкаю.

3 мая. Ночью пошёл дождь. Табор с верхней палубы сыпанул в твиндек.

5 мая. Дождь.

6 мая. Загорал.

7 мая. Дежурили по камбузу. Льстивыми голосами уговаривали Васю Кутузова варить сегодня лапшу. Он сделал вид, что колеблется, и… притащил два огромных мешка картошки.

10 мая. Приводили «Обь» в христианский вид.

11 мая. То же.

Впрочем, последние недели не только у меня прошли столь же плодотворно и активно. В любое время дня и ночи можно было увидеть лунатиков, бесцельно передвигающихся по верхней палубе. Иногда они объединялись в группки и принимались за недочёты.

— Сегодня пятое мая, — загибая палец, говорил один лунатик. — А приходим двадцатого. День ухода в день прихода — один день. Получается четырнадцать. Девятое мая — праздник. Считай тринадцать. Две субботы и два воскресенья… — итого остаётся девять дней!

— А два дня по Финскому заливу? — напоминал другой. — Все равно что дома!

— Выходит, семь дней, — неуверенно кивал третий.

— Говорят, капитан получил распоряжение прибавить ход, — вносил свою лепту третий. — Начальник радиостанции Юра Пулькин вроде бы кому-то сказал.

Обсудив все возможные варианты и слухи, группка приходила к выводу, что фактически ждать уже ничего не осталось. Но особой радости такое открытие ни у кого почему-то не вызывало. В глубине души каждый прекрасно сознавал, что пятнадцать суток придётся проплавать от звонка до звонка.

Такого лютого нетерпения никогда в жизни я ещё не испытывал. Даже самые бывалые полярники, которым возвращаться было не в диковинку, и те старались как можно больше спать. Находились и такие люди с железной волей, которые прошедший день зачёркивали на календаре только следующим утром! На них смотрели как на чудо, с глубоким уважением и завистью. Лично я зачёркивал сегодняшний день после обеда и не без высокомерия поглядывал на тех, кто делал это перед завтраком.

Ла-Манш мы проходили в густом тумане. За ночь многие не сомкнули глаз: каждые несколько минут «Обь» перекликалась со встречными судами. Утешались мы тем, что лучше пусть несколько человек не выспятся, чем весь экипаж заснёт последним сном.

В Северном море и датских проливах нетерпение подскочило до точки кипения, в Балтике из нас пошёл пар, а последнюю ночь в Финском заливе никто не спал.

Да, по моему, никто. То есть объявлялись, как всегда в таких случаях отдельные хвастуны, которые нетвёрдыми голосами доказывали, что всю ночь храпели как ни в чём не бывало, но их поднимали на смех — настолько всем было ясно, что заснуть в такую ночь невозможна. Даже Димдимыч, с его единственными в своём роде нервами, выкованными из легированной стали, и тот первую половину ночи неистово боролся с подушкой, а вторую — читал какую-то книгу.

Полярники возвращались на Родину, домой!

К счастью, пространство и время бесконечны только для философов, и наступил момент, когда из-за расступившейся дымки показался Ленинград. Бородатые, дочерна загоревшие, в пух и в прах разодетые полярники заполнили палубу. Осмысленный, с какой-нибудь логической нитью разговор они уже поддерживать не могли, слышался лишь бессвязный лепет:

— Как по-твоему, не будет дождя?

— Нет, у моей сегодня выходной, обязательно придёт.

Это была единственная, она же главная мысль: чтобы мои обязательно пришли.