Обретение счастья   ::   Вадецкий Борис Александрович

С тех пор в слободе стоит поставленный Екате­риной памятник рыбакам, и о нем, поглядывая в ту сто­рону, напоминал мастеровой.

Лазарев присел на бревно, слушал. Староста, шуст­рый, остролицый старичок в чиновничьей фуражке, твер­дил:

– Казенных людей хватает. – И разводил руками.

Лазарев спросил мастеровых:

– Тиммерманы [1] и купоры [2] есть среди вас?

Голоса замолкли, из толпы не сразу ответили:

– Есть, ваше благородие, а что до кузнецов, так нигде лучше наших не сыщешь!

– То поглядеть надо, – намеренно недоверчиво про­тянул Лазарев.

– А вы, ваше благородие, не бойтесь! Всей слободой ответим за своего мастера. Ни в чем иноземцам не усту­пим.

– Так ли, староста?

– Бывает, ваше благородие, что и не уступят, – пое­жился староста. – Но ведь голь перекатная, сами посу­дите, а те мастера – люди приличные! Иные из Лондона да Копенгагена…

– А сам откуда? – прервал его Лазарев.

– Сам я тутошний, – в замешательстве буркнул ста­роста, колючим взглядом устремившись на офицера.

И вдруг кто-то из толпы тоненьким голосом пропел:

С деревни Лишней

Барона Клишни,

Приказчик верный

И врун безмерный!

– Прикажите им замолчать, ваше благородие! – роб­ко сказал староста. – Сил моих нет. У Остзейского ба­рона Клишни сколько работал, таких не встречал!

– Завтра на Охту десять мастеров пришлешь ко мне! – приказал Михаил Петрович, указывая на собрав­шихся. – И пусть сами выберут лучших – тиммерманов да кузнецов! Спросить лейтенанта Лазарева.

– Много благодарны, ваше благородие, – донеслось ему вслед.

И как вздох раздалось где-то сзади:

– Ла-за-рев.

Он хотел лишь узнать о мастерах, можно ли будет заменить ими недостающих и нерадивых, а вышло так, что в ссоре со старостой принял их сторону. Оказывается, не один десяток мастеровых слоняется без дела по городу. Он поймал себя на том, что сам бы с удовольствием при­нялся вместе с ними за работу. Странная, казалось бы, тяга к плотницкому труду для человека, которому делом жизни стала мореходная наука. Один вид недостроенного корабля таил в себе столько заманчивого, призывного к труду и плаванью!

На Охтинскую верфь прибыл Лазарев уже к вечеру. Шлюп «Восток» стоял в черной воде, – «полынной», как говорили здесь, – едко пахнущей ворванью и канифолью. Пусто было на палубе, поблескивающей медью крепле­ний, и, казалось, ветра просили приспущенные, поникшие паруса. Темные контуры опустевшего эллинга, из которого недавно вышел корабль, высились сзади и закрывали своей тенью палубу, как бы защищая ее от непогоды.

Корабль стоял, возвышаясь над низенькими домами и заборами, словно один перед всем миром, и было в его очертаниях что-то неизъяснимо печальное, напоминающее отставшего в пути человека. Рабочие уже разошлись. Матрос-охранник дремал в натопленной до зноя избенке.

Лазарев знал: зимой замирает верфь, но к весне во всем здешнем корабельном крае станет шумно. Явятся мастера в длиннополых сюртуках, похожие на купцов, каждый в сокровенном раздумье над закладкой нового корабля. Вспомнилось Лазареву, как, бывало, вычертит мастер на песке тростью «проэкторию» корабля, а подруч­ный наложит жерди по этим его линиям, приволокут тя­желую колоду в киль, на месте шпангоута кинут голые ветви и позовут рабочих. «Ведаете ли?» – спросит мастер старших. И самые опытные ответят: «Что укажешь, тому быть, а судить после будем». «Запоминайте», – ска­жет мастер. Редко мастера разговаривают меж собой о закладке, но вспоминают отошедшие в прошлое бриган­тины и кочи, которые когда-то строили.

Лазарев видел, что шлюп «Восток» построен по типу «Кастора» и «Полукса» – старых, давно знакомых ему кораблей.

«Мирного» на Охте не было.