Ожерелье королевы   ::   Дюма Александр

Когда мы написали заглавие вверху первой страницы этой книги, это отнюдь не был, скажем откровенно, свободный выбор темы, продиктовавший нам это заглавие: это пробил его час, это пришла его очередь; хронология нерушима: за 1774 годом неизбежно следует 1784 год за «Джузеппе Бальзамо» — «Ожерелье королевы».

Но пусть будет спокойна самая чуткая совесть: именно потому, что сегодня можно говорить все, историк будет цензором поэта. Не будет сказано ничего дерзкого о королеве-женщине, ничего сомнительного о королеве-мученице. Мы живописуем человеческие слабости, королевскую гордость, это правда, но живописуем как художники-идеалисты, которые умеют добиться сходства, взяв лучшие черты модели, как художник по имени Ангел, который в любимой женщине обрел Мадонну note 2 ; между гнусными памфлетами и неумеренными восхвалениями мы грустно, беспристрастно и торжественно пойдем путем поэтической мечты. Та, чью голову с побелевшим лицом палач показал народу, обрела право не краснеть перед потомством.

Александр Дюма 29 ноября 1848



ПРОЛОГ

Глава 1. СТАРЫЙ ДВОРЯНИН И СТАРЫЙ МЕТРДОТЕЛЬ



В один из первых дней апреля 1784 года, приблизительно в четверть четвертого пополудня, старый маршал Ришелье, наш давнишний знакомый, подкрасив брови душистой краской, отстранил зеркало, которое держал перед ним его камердинер, сменивший, но не заменивший верного Рафте, и, тряхнув головой так, как умел только он один, сказал:

— Ну, вот я и готов.

С этими словами он встал с кресла, совершенно по-юношески стряхивая пальцем крупинки белой пудры, слетевшие с его парика на бархатные штаны небесно-голубого цвета.

Он сделал два-три круга по своей туалетной комнате, вытягивая носки и полколенки.

— Моего метрдотеля! — сказал он.

Через пять минут появился метрдотель в парадном костюме.

Маршал, как того требовали обстоятельства, принял серьезный вид.

— Надеюсь, вы приготовили мне хороший обед? — спросил он.

— Разумеется, ваша светлость.

— Я ведь передал вам список моих гостей, не так ли?

— Я точно запомнил их число, ваша светлость. Девять приборов, так ведь?

— Прибор прибору рознь!

— Да, ваша светлость, но…

Маршал прервал метрдотеля легким движением, нетерпеливость которого умерялась величественностью.

— «Но»… — это не ответ; каждый раз, как я слышал слово «но» — а за мои восемьдесят восемь лет я слышал его многократно! — так вот, каждый раз, как я слышал слово «но», — я в отчаянии, что вынужден сказать вам это, — за ним следовала какая-нибудь глупость.

— Ваша светлость!..

— Прежде всего: в котором часу вы подадите обед?

— Ваша светлость! Буржуа обедают в два часа, судейские обедают в три, дворяне обедают в четыре.

— А я?

— Ваша светлость пообедает сегодня в пять.

— Ого! В пять!

— Да, ваша светлость, как и король.

— Почему как король?

— Потому что в списке гостей, который я имел честь получить от вашей светлости, значится имя короля.

— Отнюдь нет, вы ошибаетесь: мои сегодняшние гости — простые дворяне.

— Ваша светлость, несомненно, изволит шутить со своим покорным слугой, и я благодарю вас за честь, которую вы мне оказываете. Но граф Гаагский, один из гостей вашей светлости…

— И что же?

— Да то, что граф Гаагский — король.

— Я не знаю короля, который носит это имя.

— В таком случае пусть ваша светлость простит меня, — с поклоном сказал метрдотель, — но я думал... я предполагал…

— Размышления не входят в круг ваших обязанностей. Предположения — не ваш долг! Ваш долг — читать мои приказы без всяких комментариев! Когда я хочу, чтобы люди о чем-то узнали, я говорю об этом: раз я не говорю, значит, я не хочу, чтобы это стало известно.

Метрдотель еще раз поклонился, и на этот раз так почтительно, как если бы разговаривал с королем.

— Итак, — продолжал старый маршал, — поелику у меня сегодня обедают только дворяне, соизвольте подать обед в обычное время, то есть в четыре часа.

При этих словах лицо метрдотеля потемнело так, как если бы ему прочитали его смертный приговор.