Папаша Горемыка   ::   Дюма Александр

Напротив, родословная Франсуа Гишара являлась столь же по-библейски бесхитростной, как и родословная Авраама, но при этом не менее достоверной, ибо она благоговейно передавалась от отца к сыну вместе с наказом каждому отпрыску вписать в нее новую главу; и все Гитары столь неукоснительно исполняли этот святой долг, что, как не без гордости утверждал Франсуа, немногие дворяне могли бы, подобно ему, с полной уверенностью сказать, каким образом умирали их предки на протяжении одиннадцати поколений.

По правде говоря, все Гитары отдавали предпочтение неестественной смерти и столь искусно управляли собственной судьбой, что ухитрялись покидать этот мир одним и тем же способом, — вот почему, когда Франсуа Гишару задавали вопрос на данную тему, он неизменно отвечал: «Повешен!», «Повешен!», «Повешен!»

В самом деле, все его предки окончили жизнь на виселице — от Кома Гишара, который был повешен у креста Круа-дю-Трауар в 1473 году, в эпоху царствования славного короля Людовика XI, до Жозефа Пьера Гишара, который неминуемо снискал бы печальную славу последнего француза-висельника, если бы им не стал маркиз де Фаврас.

Однако не стоит слишком строго судить принципы и привычки рода Гишаров на основании трагической гибели представителей одиннадцати его колен; ведь если кого-нибудь из Гишаров вешали, то краснеть за это следовало скорее стражам закона, тогда как жертва могла по праву рассчитывать на снисхождение со стороны потомков.

Гишары были прирожденными браконьерами, подобно тому как принцы де Конде были прирожденными охотниками, о чем мы уже говорили. В возрасте четырех-пяти лет всякий маленький Гишар уже поглядывал с жадным блеском в глазах на королевских кроликов, поедающих капусту на грядках его отца; в семь-восемь лет ребенок начинал задаваться вопросом, не вправе ли он, учитывая количество овощей, постоянно оседающих в желудках четвероногих лакомок, отчасти претендовать на обладателей этих желудков; в восемь-девять лет мальчик окончательно убеждался в этом своем праве и, вознамерившись возвращать себе отцовскую капусту, где бы она ни находилась, расставлял повсюду небольшие силки из конского волоса или латунной проволоки; в девять-десять лет сорванец неведомо какими путями становился владельцем какого-нибудь огнестрельного оружия; в двенадцать лет он ловил зверей и птиц сетями, а в двадцать лет убивал всякую живность, которая оказывалась в пределах досягаемости его лука, арбалета или ружья — в зависимости от стадии прогресса в области производства оружия; наконец, когда любой Гишар достигал тридцати — сорокалетнего возраста, палач накидывал петлю ему на шею.

Однако не надо полагать, что жестокие уроки судьбы, которые получали все Гишары один за другим, пропадали даром для потомков неисправимых браконьеров. Смертная казнь оставляла после себя след, продолжавший благотворно воздействовать на последующее поколение. Как правило, сын повешенного люто ненавидел кроликов и падал в обморок от одного вида этих безобидных тварей, почти как Генрих Валуа при виде кошки или Цезарь при виде паука; несчастный не мог ни пронзить кролика стрелой, ни поразить его из арбалета, ни выстрелить в него дробью, ни смастерить по собственному почину сколько-нибудь пригодные силки из латунной проволоки. Из-за драматичной кончины отца всякая дичь делалась для сына табу, по выражению жителей Новой Каледонии; но, будучи в то же самое время не в состоянии избавиться от врожденной склонности Гишаров к грабежу, молодой человек отыгрывался на рыбах.

Он браконьерствовал уже не в лесах, как его отец, а на реках, и, когда в реках было недостаточно рыбы, переходил к прудам, от прудов — к садкам, а от садков — к рвам вокруг замков сеньоров, где водились гигантские двухсот— или трехсотлетние карпы, будоражившие воображение юноши и притягивавшие его, словно магнит железо; одним словом, шла ли речь о мохнатых, пернатых или чешуйчатых, дела неизменно принимали такой оборот, что в один прекрасный день какой-нибудь судья, прево или бальи вручал очередному Гишару то, что переходило к сыну по наследству от отца — а именно веревку, на которой того повесили.