Первая любовь   ::   Коковин Евгений Степанович

А через год-два, пожалуй, и механиком будешь!

Мы втроем сидели на крышке трюма. Илько мечта­тельно смотрел вдаль, на горизонт, в сторону клоняще­гося к морю солнца. Костя тихонько насвистывал. Он уже отстоял одну вахту.

– А ведь это совсем нетрудно – быть машинистом второго класса, – отозвался Костя. – Я на «Канине» учеником то же самое делал, проверял и смазывал ма­шину. Только машинистом меня на один рейс взяли. Потом, наверное, заменят. А с «Октября» я все равно не уйду. Учеником, но останусь!

– Может быть, мы так всю жизнь вместе пропла­ваем. Вместе веселее!

– Я еще учиться буду, – сказал Костя.

– И изобретешь машину, которая и по земле будет ходить, и по воде плавать, и по воздуху летать. Пом­нишь, ты обещал?

Костя почувствовал, что я над ним подшучиваю.

– Может быть, изобрету. – Он помолчал, потом повернулся к Илько:

– Ты чего такой скучный?

– Я не скучный, – ответил Илько. – Так, заду­мался. На Печору хочется, в тундру.

– В тундру, – повторил Костя и хлопнул друга по плечу. – Не скучай! В тундру ты еще успеешь. Еще много рейсов будет и на Печору. Спой-ка нам что-ни­будь о твоей тундре!



ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я – КОМСОМОЛЕЦ

На другой день на «Октябре» было назначено ком­сомольское собрание. Меня, Илько и матроса Зайкова принимали в комсомол.

Вася Зайков, паренек лет восемнадцати, в прошлом году приехал из деревни и плавал вторую навигацию. Он был застенчив и неуклюж. Работал неторопливо. Другие матросы подтрунивали над ним:

– Ишь ты, Вася-то у нас комсомольцем будет. Те­перь, брат, поторапливайся, показывай нам пример. А уж мать в деревне узнает, задаст тебе перцу. Такой комсомол покажет – тошно будет!

– Ничего, Васька, давай, давай, скорее в начальст­во вылезешь!

Комсомольская ячейка на «Октябре» была малень­кая – всего четыре человека, считая Костю Чижова, только что пришедшего на пароход.

Я очень волновался, ожидая часа собрания. Мне хо­телось после рейса встретиться с Олей. Она увидела бы на моей груди комсомольский значок.

В эти дни я часто думал об Оле. Хотелось поговорить о ней с кем-нибудь. Но Илько ее не знал, а Костю я стеснялся и даже немного побаивался. Он мог посме­яться надо мной.

Я рисовал в своем воображении, как мы пойдем Олей в кино. Если она согласится, я уже ничего не буду бояться. Я даже буду гордиться. Или мы поедем на лодке. Я стану грести, а Оля сядет на корму за руль. Отлогие волны от пароходов будут раскачивать нашу шлюпку. Может быть, Оля запоет, или я расскажу ей о море, об «Октябре», о первых рейсах.

Я вышел из кубрика в надежде найти Илько.

На палубе у борта стояли новый кочегар второго класса Бобин и матросы Зайков и Веретенников. Бобин только вчера вместе с Костей поступил на «Октябрь» Мы знали, что раньше он плавал кочегаром первого класса на «Коршуне», но его списали за пьянку и опоз­дание в рейс.

Сейчас Бобин был тоже подозрительно весел. Он что-то говорил Зайкову и громко смеялся. Веретенников, ухмыляясь, молчал.

– Говорю тебе, иди и возьми заявление обратно, – услышал я. – Наплачешься ты с этим комсомолом!

Я подошел ближе.

– Вот заставят тебя «Капитал» учить наизусть, как «Отче наш», – продолжал Бобин, явно издеваясь над Зайковым. – А книжища эта во какая!

Он потряс руками перед лицом Зайкова. Зайков ог­лядывался по сторонам и кулаком тер глаза.

– А ты в этом «Капитале» ни одного слова не пой­мешь. И спросят тебя: «А ну-ка скажи, кто такой Карл Маркс!»

– Я знаю, – неуверенно произнес Зайков.

– А что ты будешь делать, когда белые опять в Архангельск придут? Тебя как комсомольца первого за ушко и к стенке. – Бобин снова захохотал.

Я не выдержал и бросился к нему.

– Врешь ты, Бобин, врешь! Не слушай его, Зайков! Бобин открыл рот и с недоумением и любопытством посмотрел на меня.