Пещеры Красной реки   ::   Сенак Клад

В такие холодные дни хорошо укрыться под сводами теплой пещеры, за высокой оградой из камней и бревен, защищающей вход, и сидеть у костра, устремив мечтательный взгляд на танцующие языки пламени и держа в своей ладони маленькую ручку Циллы. «Цилла разлюбила меня с тех пор, как я стал калекой, — с горечью подумал Нум. — Она должна презирать меня…» Он яростно прижал кулаки к закрытым векам и решил больше ни о чем не думать. Но — увы! — это было невозможно. Помимо воли перед его глазами одна за другой вставали яркие картины, заставляя его снова и снова переживать унизительные последствия своего увечья. Нум представил себе возвращение Мадаев в долину Красной реки: длинную вереницу мужчин, женщин и детей, медленно бредущих на Север вдоль ручьев и рек. Они то переваливают через холмы, то продираются сквозь заросли кустарников и деревьев, уже тронутые дыханием осени, то переходят вброд реку в том самом месте, где Нум весной повредил ногу. Огромные куски вяленого мяса — зимние запасы пищи, — которые Мадаи несут с собой, подвесив к длинным жердям, наполовину выделанные шкуры зверей, рога и кости, необходимые для изготовления оружия и рабочих инструментов, издают резкий запах, привлекающий гиен, шакалов и волков. Каждый вечер звери устраивают вокруг лагеря Мадаев леденящий душу концерт, и люди засыпают беспокойным сном под злобное завывание голодных хищников. Мадаи спят плохо, едят мало и идут целыми днями, без отдыха и передышки, до тех пор, пока высланные вперед разведчики не заметят наконец вдали широкую ленту Красной реки у подножия высоких утесов… Погруженный в свои мысли, Нум внезапно вздрогнул, ощутив на лице струю прохладного ночного воздуха. Тхор и Ури вернулись; Большой Охотничий Совет закончился.

Нум приподнялся на локте и обернулся. Завеса из коры, закрывавшая вход в хижину, была откинута, удерживаемая могучей рукой с длинными смуглыми пальцами. Молочный свет полной луны озарял внутренность жилища. Стоя на пороге, близнецы обменялись несколькими словами со своим спутником, огромная тень которого могла принадлежать только Кушу, вождю племени Мадаев.

— Он спит, отец! — вполголоса сказал Ури.

— Пусть спит, — ответил тоже шепотом Куш. — Это самое лучшее, что он может делать. Бедный мальчик!

Нум резко выпрямился. Жалость прозвучавшая в словах отца, оскорбляла его. Он считал, что жалеть следует только дряхлых стариков, людей, больных неизлечимой болезнью, или совсем маленьких детей, которые страдают и мучаются, не сознавая того, что с ними происходит. Но он-то, Нум, не был ни стариком, ни больным и уже не считал себя больше ребенком. «Я ранен… я только ранен… Но я хочу выздороветь и выздоровею… и они не будут больше говорить про меня:» Бедный мальчик!», они еще увидят, на что я способен!» Наклонившись и пригнув головы, близнецы вошли в хижину. Но макушки их все равно касались толстых веток, служивших остовом крыши. Длинные черные волосы обрамляли загорелые лица юношей. Они заплетут их в косы, когда отправятся на Большую Охоту, если Совет назначил ей наконец время и место. Тхор и Ури были похожи друг на друга как две капли воды. В детстве, когда они были совсем крошками, Мамма, их мать, надевала на руки малышей браслеты из разноцветных камушков: красных — для Тхора и зеленых — для Ури. Но озорные мальчишки порой нарочно менялись браслетами, и Мамме лишь с трудом удавалось отличить сыновей друг от друга. Эту шутку Тхор и Ури повторяли бесконечное количество раз и неизменно получали при этом огромное удовольствие. Они хохотали во все горло, обнажая крепкие белые зубы, и все Мадаи, как один человек, смеялись вместе с ними. Но теперь, несмотря на всю свою беспечность, близнецы уже много дней не помышляли о веселье. Вместе с другими Мадаями, молодыми и старыми, они страдали от голода, а главное — от мучительного беспокойства за будущее.