Прекрасная чародейка   ::   Нефф Владимир

Герцог Линдебургский, взбешенный крахом своих честолюбивых надежд, возлагаемых на Петра, пылал гневом на эту, как он выражался, чешскую сволочь, ибо был убежден, что Петр пал жертвой своих завистливых земляков; а его несчастная дочь Эльза, брак которой с Петром длился всего несколько минут, достаточных, чтобы пройти от алтаря до паперти, помешалась от горя. Помешательство это не было столь серьезным, чтобы можно было назвать его сумасшествием; это было, как говорят ученые, нарушением душевного равновесия, но и того хватало: бедняжка говорила и думала только об одном, что застряло в ее помраченном сознании: что она сама виновата в гибели Петра, потому что уговорила его на время свадебных торжеств снять ужасную кольчугу, которую он обычно носил под верхней одеждой. И вывел Франта Ажзавтрадомой своего коня из комфортабельной конюшни Гамбарини и — прочь, прочь, поскорее прочь из Страмбы!

Проезжая мимо часовенки святой Екатерины, воздвигнутой за городскими стенами, — этой часовне мы в свое время уделили пристальное внимание, — Франта заметил молодую женщину: стоя на коленях у целебного источника, выбивавшегося неподалеку из-под земли, она промывала свои глаза. Франта не видел ее лица, но что-то в линиях ее спины показалось ему знакомым; пригляделся — так и есть, Либуша! Он до того обрадовался, увидев ее, — ведь он-то мысленно простился с нею навеки — что даже не удивился неправдоподобию ее появления здесь и подумал только, что она, быть может, приехала в Страмбу, чтобы присоединиться ко двору Петра.

— Здорово, Либуша! — окликнул он ее. — Ты чего тут?

— Здорово, Франта, — ответила та. — Как видишь, глаза промываю.

— С чего бы это?

— Болят. Сказали, вода из этого источника лечит все болезни глаз. А у меня глаза жжет от слез.

— Петра оплакиваешь?

— Ага, — сказала Либуша.

— Да, был парень что надо, цвет мужчин, — произнес Франта. — Когда мы с ним устроили поединок на дубинках в султанском серале, он так отделал мне задницу, что я две недели сидеть не мог.

И Франта засмеялся этому частенько вспоминавшемуся ему эпизоду, только смех его до неприятности смахивал на тяжелое мужское рыдание.

Потом молча поехали рядом. И очень не скоро Франта спросил:

— Куда двинем?

— Только не к веритариям, — ответила Либуша.

— Ну и ладно. Потому что без Петра будет уже не то.

— А главное, веритариев уже нет. — И Либуша рассказала Франте о случившемся.

— Да это же чепуха! — вскричал Франта. — Как мог Вальдштейн напасть на лагерь, когда Вальдштейна уже нету?

— Он есть — и его нет, — сказала Либуша. — Я своими глазами видела, как Петр его убил, но у Вальдштейна был двойник, вот он и сел на его место. Веритарии этого, конечно, не знают, потому и думают, что Петр обманул их, и послали меня в Страмбу, чтобы я в наказание убила его. И я это сделала — только не в наказание, а из ревности, не хотела отдавать его этой длинноногой принцессе.

— Либуша, если б это была правда, я бы собственными руками свернул тебе шею, — сказал Франта. — Но ты ведь шутишь, правда?

— Разумеется, я только шучу.

— Впредь не шути так по-дурацки.

— Скажи спасибо, что я вообще еще способна шутить…

Так они ехали и ехали, и с каждым днем становилось все яснее и несомненнее, что они уже не расстанутся. Оказалось, что Франта — не без гроша, ибо и он, в бытность свою среди веритариев, подкопил тайком кое-какое состояньице, а Либуша вообще была богата, в пражском банке хранились ее монетки, желтенькие и беленькие, которые она издавна пересылала туда посредством векселей. Франта и Либуша поженились и завели чудесную маркитантскую повозку с лошадью. И в то время как шведы, после неудач с Вальдштейном и Петром, окончательно утратили интерес к судьбам королевства Чешского и чешского трона и, отбросив все богоугодные идеи и идеалы рыцарственного своего короля, стали заботиться теперь уже только о добыче да грабежах, Франта с Либушей шатались по бездорожью окровавленной Европы со своей повозкой, груженной водкой, вином и табаком, и, точно как шведы, думали только о прибыли и о доходах.