Прекрасная садовница   ::   дю Террайль Понсон

 — Но как же вы могли дойти до такого положения?

— Моя история заняла бы чересчур много времени, — сказала она, — а я чувствую приближение моей смерти, у меня недостанет времени рассказать вам ее… но я записала ее.

Затем она протянула свою бледную руку под подушку и вынула из-под нее рукопись, которую я прилагаю к настоящему письму.

— Знаете ли вы, — сказала она, — что я была последней любовницей маркиза Гастона де Моревера?

При этом имени я невольно вздрогнул.

— Подобно вам, — продолжала она, улыбаясь, — так же, как и вы, я сделала много ошибок и преступлений и так же, как и вы, раскаялась… Бог призывает меня к себе, и мне кажется, что он простил меня… но этот ребенок, которого вы видите там…

— Это ваш сын?

— Он уверен, что я его мать… но он сын де Моревера.

— Но, — наконец вскричал я, — ведь маркиз де Моревер исчез.

— Да.

— Он был убит?

— Нет, — отвечала она.

— По крайней мере, он умер?

— Тоже нет.

— Что же с ним случилось?

— Вы узнаете все из этой рукописи.

Между тем она слабела все больше и больше и уже едва говорила.

— Мне кажется, что я умру сегодня ночью…

— О, — заметил я, — вы напрасно ухудшаете ваше положение.

— Нет, — ответила она, — у меня смерть уже в глазах… но я спокойна теперь, что вы позаботитесь об этом ребенке… вы прочтете мою рукопись… вы отомстите за жертву и будете преследовать палачей… не правда ли?

— Клянусь вам, — сказал я.

Тогда она протянула мне руку и тихо добавила:

— О, я была права, надеясь на вас.

Письмо Рокамболя продолжалось так:



«Я видел очень хорошо, что Тюркуазе остается жить всего несколько часов. Несмотря на это, я пригласил к ней доктора и нанял для нее сиделку. Затем я ушел, сказав ей:

— Я возвращусь завтра утром.

Сегодня утром, когда все мои приготовления к отъезду в Гавр были уже окончены, я возвратился в Менильмонтанскую улицу.

Тюркуаза уже рассталась с этим светом.

Я взял тогда на руки горько плачущего ребенка, сел с ним в карету и поместил его в одно духовное училище, находящееся в Почтовой улице.

Там я заплатил за него за три года вперед.

Он записан там под именем Максима-Лаврентия.

А теперь если вам придется вскрыть через два года это письмо, то вы исполните все то, что следовало сделать мне и что я не сделал тогда потому, что оно не принесло бы пользы.

Вся рукопись, которую я прилагаю к этому письму, написана рукою Тюркуазы, хотя и видно, что вся первая ее часть была продиктована ей.

Итак, мои друзья, если вы вскроете это письмо, то это знак, что меня что-нибудь задержало или я умер, и тогда я вам оставляю как бы в наследство исполнение клятвы, которую я дал Тюркуазе за несколько минут до ее смерти.



Рокамболь».



Когда Мармузэ окончил чтение письма Рокамболя, то он вместо того, чтобы распечатать другой конверт, где находилась рукопись Тюркуазы, позвал Ванду и Ми-лона.

— Читайте, — сказал он, передавая им письмо. Ванда громко прочла поданное ей письмо.

— Итак, — проговорил наивный Милон, — то, что хотел начальник, будет исполнено нами.

— Мы сделаем это даже скорее, — заметил Мармузэ, — так как во время его отсутствия я уже занимался его делом.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросила Ванда с удивлением.

— Я сейчас объяснюсь, — ответил Мармузэ.

— Посмотрим рукопись, — заметил, в свою очередь, Милон.

— Из этого письма вы видите, что рукопись Тюркуазы касается маркиза Гастона де Моревера.

— Да.

— Разве я не рассказывал вам в прошлом году, какое сильное волнение произвело в обществе исчезновение маркиза Моревера?

— Нет, рассказывал, даже очень подробно.

— Один из его друзей, — продолжал Мармузэ, — Монжерон, употреблял все усилия, чтобы раскрыть эту тайну.

— Мы и это знаем.

— Монжерон был вчера утром убит на дуэли.

— Кем? — спросил Милон.

— Своим старым другом, бароном Генрихом С.

— Но… причина этой дуэли?

— Монжерон любил одну женщину, которую ненавидел барон Генрих.