Прямой рейс   ::   Лондон Джек

---------------------------------------------

Джек Лондон

Прямой рейс



Сан-Франциско — Япония — прямой рейс — южное плавание — тропики. Какое богатство содержания в этих словах! Какие дивные воспоминания пробуждают они! Какую дружбу приводят на память! Какие счастливые часы были прожиты!

Уже одно воспоминание о чудесах такого путешествия опьяняет. В сознании возникают долгие тропические дни, когда северо-восточный пассат натянет все паруса и замрет за кормой, а часы проносятся за часами и дни за днями, о, слишком стремительно! Дни, дремлющие, зачарованные в своей волшебной красоте; дни, когда заря занимается во всем своем неподражаемом южном великолепии, а вечерние сумерки неуловимо сменяются ночной тьмой; дни, каждый из которых, как капля воды, напоминает предыдущий и, однако, отличается чем-то своим — быть может, более величественным восходом или более яркими красками заката, необычной игрой света и тени в танцующем океане, или небесами, усыпанными бисером пушистых облачков, золотистых, румяных, пурпурных узоров, более роскошных, чем прежде.

Время летит на крыльях. Что там вахта, штурвал! С этим верным ветром за кормой, поглощенный созерцанием, совсем забываешь о штурвале. Каждое мгновение рождает новые дива, невиданные красоты; они поражают и увлекают. Мечтательным взглядом следишь ты за огромными чайками, за тем, как торжественно и грациозно проплывают они над океанской бездной. Величественно совершая круг за кругом, они неизменно одаряют летящий по волнам корабль своими спиральными виражами. Вот твой взгляд отвлечен стаей дельфинов или привлечен серебристым полетом летучей рыбы, скользящей по ветру с волны на волну в сиянии солнечных лучей. Плавник акулы-людоеда за кормой, фонтан кита с подветренной стороны; какой-то парус разрезал горизонт; ветер крепчает — и океан улыбается веселей; ветер спадает — и океан затихает, погружается в сон; а вот пробитый с утлегаря гарпуном дельфин являет многоцветную, неуловимо переменчивую гамму красок, пока последние искры жизни угасают в его трепетном, брошенном на раскаленной палубе теле, — вот эти и тысячи подобных событий привлекают внимание, занимают ум и невольно наполняют грудь тихим, упоительным, всецело захватывающим тебя счастьем.

Карты лежат нетасованными, книги отложены в сторону, забыты матросские мешочки для ниток и иголок, забыты и мелкие дела; умиротворенные, расслабленные чудесами природы, моряки бродят по палубе, лениво сидят кучками или, растянувшись во весь рост, задумчиво лежат на баке. Умолкли «блюстители судовых законов»: их повседневное ремесло стало ненужным. Нет шумных ссор, не слышно лживых историй и драк из-за них. Все это приберегается для бурной погоды.

А ночи! Целая наука о свете и тени! Смутные очертания рулевого; яркий свет от судового компаса; паруса, теряющиеся из виду в черной бездне над головой; нос корабля пропадает в ночи; с трудом, почти интуитивно угадываешь снасть, блок, утлегарь, тали; темные фигуры то растворяются во мраке, то вновь возникают, занимая свои обычные места; огоньки трубок и мгновенная вспышка спички; звезды, словно драгоценные камни, усыпавшие небосвод; море, каждая волна увенчана переливающейся огненной диадемой, — все это доставляет наслаждение утомленной душе, играя на ее артистических струнах, неуловимо, но тем не менее неуклонно наполняя ее невыразимой, тихой радостью.

И так же прекрасны все звуки. Нет ничего резкого, диссонирующего, все

— в гармонии. Скрип блока звучит, как музыка.