Разбойный приказ   ::   Посняков Андрей

Да вот еще и со служкой неважно вышло! А и правильно – нечего к Василиске приставать! Эва, как бы он посейчас Богу душу не отдал! Убийство – грех тяжкий… Да нет, не должен бы – не так-то много у Митьки сил, чтоб насмерть завалить здорового молодого лба. И все же следует сейчас поберечься.

– На Шугозерье идти надоть, – словно подслушав Митькины мысли, опять напомнила Василиска.

Митрий задумчиво взглянул на нее и вдруг невольно залюбовался – уж больно хороша была сестрица! Синеокая, стройная, с темно-русою толстой косою. Вся хороша – и лицом, и фигурой, даже старая телогрея поверх длинной сермяжной рубахи до пят ничуть не скрадывала красоту Василиски. Поясок узенький, самолично цветастыми нитками вышитый, в ушах синие – под цвет глаз – сережки-кольца, убрус на голове хоть и старенький, да чистый, узорчатый. На ногах – кожаная обувка, поршни, такие же и у Митьки; чай, не в деревне, чтоб босиком-то ходить, да и не дети уже.

– На Шугозерье, так на Шугозерье, – подумав, согласился Митрий. – Попутчиков бы только сыскать.

– Сыщем, Митенька, сыщем. – Василиска обрадованно улыбнулась. – Как не сыскать, когда праздник сегодня? Знамо дело, уж хоть кто-нибудь да приехал из дальних погостов, не со Спасского, так с Пашозерского или с Паши-Кожелы.

– Скажешь тоже – с Паши-Кожелы, – усмехнулся Митрий. – Где Шугозерье, а где Паша-Кожела?! Да и не поедут с дальних погостов на праздник, время-то какое стоит – сеять скоро.

Девушка опустила ресницы.

– Что же тогда делать будем? Нешто одни доберемся?

– Одни не доберемся, и думать нечего, – веско заявил отрок. – Разбойного люда по лесам много. Сама знаешь – голод на Руси-матушке, сколько народишку на север с голодных мест подалось, слыхала?

– Да слыхала, как не слыхать? – Василиска махнула рукой. – Голод – он везде голод. И в наших краях, чай, народишку поубавилось, на торгу люди сказывали – где раньше выселки да починки были, там теперь одни пустоши. Ох, и за что такое наказание православному люду? Нешто этак Господа прогневили? Два лета неурожайных подряд – видано ли? Морозы в июне, в июле на реках лед – не слишком ли?

– Господа не гневи, дщерь, – передразнивая отца-келаря, прогнусавил Митька и добавил уже обычным голосом, правда, понизив его до еле различимого шепота. – На паперти шепчутся – знаешь, почему на Руси такой голод, да мор, да неустройство?

– Почему же?

Митрий оглянулся вокруг и, притянув сестрицу за шею, прошептал в самое ухо:

– Да потому что царь-то, говорят, ненастоящий!

Василиска вскрикнула, в ужасе зажав рот ладонью.

С Преображенской соборной церкви снова ударил колокол, подняв с росших рядом лип целую тучу галдящего воронья.

– Ну что, пойдем поищем попутчиков? – Митька дернул сестру за рукав.

– Так ты ж говорил, что не найдем!

– Ничего я такого не говорил, – невозмутимо усмехнулся отрок. – Сказал только, что с дальних погостов мы здесь вряд ли кого найдем. Но ведь, кроме них, нам и с холмогорцами по пути, и с архангелогородцами, и с мезенцами.

– Ой, а ведь и верно! Ну и умный же ты у меня, Митенька. Не зря Умником и кличут.

– Постой пока здесь, у паперти, а я по рядам прошвырнусь.

С малого посада вдоль по Белозерской улице в сторону прихода Флора и Лавра проскакали вооруженные всадники – в черных, украшенных серебряной канителью кафтанах, с болтавшимися у пояса саблями и саадаками за спиной. Государевы люди.

– Глянь-ко, Митрий, – Василиса с тревогой посмотрела им вслед. – Не по наши ли души?

Отрок задумчиво чмокнул губами и покачал головой:

– Вряд ли. Не успели б они так быстро. Да и в розыск нас объявить только Богородичный игумен может, он-то уж своих людей и послал бы.

Митрия внезапно вдруг затрясло – отрок только сейчас осознал, в каком незавидном положении они с сестрой очутились.