Росс непобедимый...   ::   Ганичев Валерий Николаевич

Понимал, что для дела, для державной политики надо думать пошире, согласно обстоятельствам местным, утверждать благоразумие и согласие между людьми. Все сделал, чтобы ввести Временный план, но нобили, Томара, султан оказались сильнее. Он уезжает побежденным, оклеветанным, с усталостью и без надежды добиться истины. Затаил в себе и обиду. Как можно не понять, что громкие победы на островах, а особливо взятие Корфу – подвиг великий? Сам не сомневался, что российские морские командиры возьмут его приемы на вооружение, в Морском шляхетском корпусе изучать будут. А награды за Корфу его славных воинов, да и его лично лишили. Не дали, не заметили. Убедился еще раз, что в Отечестве его сие зависит не от истинных заслуг, а от связей, от нестроптивости натуры, от благожелательности двора. Вон адмирал Мордвинов весь выходил в звездах и лентах, а спроси его, в каких битвах заслужил, засопит, покроется пятнами, скажет значительно: «За верное служение государю императору». А все служение-то состоит в усердном лизании… Тяжело вздохнул: «Ну, да бог с ними, с наградами. Потомки отметят, может быть».

Да, он покидал острова с горечью, но и удовлетворением. Корфская победа была замечательной. Понимал, что предлагал на островах путь к умиротворению и согласию. Французское своеволие не любил, но понимал, что заносчивость, необузданность и сребролюбие нобилей, да и любых богатеев, несносны и ведут к мятежу и беспорядкам. Чем его друзья Ричардопулусы, Мартинигос, Глезис, Палатинос хуже этих венецианских петухов? Тем, что нет у них родовых замков? Так и у него имения порядочного нет. Тем, что не общаются между собой по-итальянски? Да ведь и он не силен в иностранном, русским вполне обходится… Откуда эта гордыня и презрение к себе подобным? Он своих моряков всех знает в лицо, понимает, что без них корабли не стронутся, битвы не выиграешь, державу не прославишь. Вот вам и простой моряк. Да и тут чернь, простые землепашцы явили собой больше доблести и мужества, чем иные высокородные. Был бы волен – на тех, кто роскошничал и беспутствовал, наложил бы уздечку.

На островах провожали со слезами. Сенат преподнес ему золотую шпагу с алмазами. Закинфяне такую же шпагу, да еще щит расписной, Итака и Кефалония – золотую медаль. В ушах стояли приятные для слуха и сердца слова: «освободитель», «отец родной», «победитель», «защитник». Нет, нет! Он уезжает, но остается Республика семи островов, остается сердечная радость, остается скрепленная кровью дружба, остается слава о победах российских!

Была Россия Беломорская, Балтийская, Каспийская, Тихоокеанская, а ныне Черноморская и Средиземноморская. Твердо встала она на морских южных просторах. Распахнула окна в края полуденные. Азия рядом, Балканы, Африка, Италия с Испанией, Франция, морские пути, торговля, народы веры единой, долей близкие, к дружелюбию стремящиеся. Узнали ближе. Поняли больше.

Здесь, на юге России, родились новые люди – воины и строители, моряки и предприниматели, что умели делать дело безоплошно и споро, без оглядки и с размахом. Большое будущее могло быть у этого края. Да и морской флот давал знание: видели далекие страны, не верили чужеземным сказкам, но пели свои песни и учились побеждать врага, преодолевать препоны, узнавать соседа. Тут зрел зародыш новых великих дел, проявлялась неистощимая жизненность всей великой державы.

Конечно, его век уходил. Их, мужей и героев восемнадцатого, теснили новые фигуры, новые страсти, новые узы, одежды, обычаи, слова. Но не могли не думать они, сыны Отечества, о его будущем.