Семь троп Питера Куинса   ::   Брэнд Макс

Но на сей раз предшествовало и послужило прямой причиной его расставания с домом Эндрюса совершенно иное событие.

Питер впервые появился на танцах, когда ему исполнилось семнадцать. Не то чтобы он не умел танцевать. Он с ранних лет чувствовал мелодию, а от задорных тактов в жилах быстрее бежала кровь. Непонятно отчего становилось весело, а когда парню весело и любопытно, ему не устоять в стороне. Так и Питеру Куинсу очень хотелось танцевать вместе с другими.

Однако он не мог этого сделать, не отступив от того пренебрежительного равнодушия по отношению к своим сверстникам, которое он поневоле напускал на себя с раннего детства и за которое по-прежнему фанатически цеплялся. Ибо на него до сих пор указывали пальцем как на сына Джона Куинси. Не спасало и небольшое изменение фамилии. В свои семнадцать он, как и в семь лет, все так же отчаянно старался оправдать приписывамые ему качества. Кулаки больше не могли служить единственным аргументом. Теперь он ежедневно не меньше часа старательно практиковался в стрельбе из револьвера. Научился быстро выхватывать его из кобуры и без промаха попадать в цель. Но чувствовал, что этого мало.

Так умели тысячи других. Он должен выхватывать оружие так скоро, чтобы глаз не поспевал уследить за его движениями, быстро, без промаха стрелять с обеих рук, иначе он недостоин называться сыном Джона Куинси. Вот почему он добросовестно трудился, не пропуская ни дня. По-прежнему держался в стороне от сверстников. Общался с людьми старше его — в кузнице, где он играючи махал четырнадцатифунтовым молотом; в церкви, где солировал теперь высоким баритоном. Но никогда не забывал, что его напускному трудолюбию и притворной святости может наступить конец. Настанет день, когда придется иметь дело со сверстниками, и тогда…

Что касается танцев, то он украдкой следил, как танцуют, запоминал движения и практиковался так же старательно, как и в стрельбе. И тут наконец пришло время, его умение востребовалось. Как-то после службы он задержался в дверях церкви. Почти все разошлись. В наступившей тишине неожиданно снаружи донеслись девичьи голоса.

— А Питер Куинс? — спрашивала одна.

— О-о, — насмешливо заметила другая, — Питер Куинс вроде бы парень как парень, а на деле словно деревяшка — такая здоровая дубина!

И до Питера донесся их мелодичный смех, который вызвал в нем странное ощущение. Его звуки заставили трепетать каждый нерв и учащенно биться сердце. Этот смех напоминал ранний весенний день, пение прилетевших птиц, бегущие по оконному стеклу тени облаков и чистый прохладный воздух. Он отважился выглянуть наружу и первой увидел смеявшуюся вместе со всеми Мэри Миллер. На ее месте могла оказаться любая, но так случилось, что он увидел Мэри, и ее лицо стояло у него перед глазами, когда он позднее брел к себе домой.

Мэри считалась девушкой Билли Эндрюса. При этой мысли Питера бросило в краску. Билли, несомненно, рассказывал ей все о своем сводном брате, и конечно же все, что говорил, — не в пользу Питера. Ибо Билли, здоровый увалень, весивший в свои двадцать лет на тридцать фунтов больше Питера Куинса, не годился тому даже в подметки, когда дело касалось умения орудовать в кузнице отца четырнадцатифунтовым молотом. По этой причине, да и по другим, он ненавидел Питера, а тот в свою очередь презирал его. Но на этот раз, направляясь домой, он обнаружил, что зауважал Билли, как никогда раньше. Пускай Билли неуклюжий увалень, но сила в нем есть и, во всяком случае, им интересуется такая девушка, как Мэри.

Ее лицо преследовало Питера. К нему больше чем достаточно проявляли любопытство, побаивались его и даже испуганно шарахались прочь, но еще не случалось, чтобы над ним смеялись.