Шесть собак, которые меня воспитали   ::   Прегозин Энн

Я, шестилетняя девочка, пришла туда вместе с мамой, на мне была белая футболка, а красно-синие джинсы обтягивали тоненькие ножки (да, в пятидесятые годы дети носили красно-синие джинсы, во всяком случае, у меня были именно такие). Я стояла там, рассматривая щенков кокер-спаниеля, которые исполняли для меня в витрине свой щенячий танец. И один из них – эта мысль была так прекрасна, что казалась несбыточной – должен был стать моим.

И еще пять раз мне будет суждено испытать это чувство безграничной радости, связанной с появлением «моей» собаки. В будущем этому, разумеется, будут предшествовать тщательное изучение пород, общение с заводчиками, поездки в собачьи питомники в поисках нужного щенка. Только через несколько недель, а иногда и месяцев, наступал долгожданный день и у меня появлялся щенок (при этом иногда выбор за меня делал сам заводчик). Но тогда, в первый раз, все было очень просто: я хотела щенка кокер-спаниеля и к тому времени уже заплатила достаточно высокую цену за право получить этот подарок. Но сначала о главном, почему кокер-спаниель? Спаниелей в пятидесятые заводили очень многие, так же как и немецких овчарок. Загляните в детский альбом со старыми черно-белыми семейными фотографиями, и вы обязательно увидите там кокер-спаниеля. Листайте дальше и увидите немецкую овчарку. (Были, конечно, и дворняги. Позднее и у нас появилась такая, принадлежавшая моему отцу собака по кличке Бью).

Но мне не нужна была немецкая овчарка. Мне был нужен кокер-спаниель. Важность, которую овчарка добавляет владельцу, ничего для меня не значила. Эта «полицейская собака» совсем не привлекала меня. Я хотела другую. Радостную. Неунывающую. Подвижную. Маленькую. Ласковую. Я хотела любящую – и, о, как я нуждалась в ней! Собака, которая даст мне все, о чем я мечтала, была там, в витрине зоомагазина. Ее звали Моппет. Это как спасательный круг, который кидают тонущему, и в некотором отношении она меня спасла. Да, она спасла меня.

Чтобы понять, кем эта собака была для меня, вам нужно представить, кем тогда была я, каким был мир в пятидесятые, и какие бури сотрясали мою маленькую детскую жизнь.

Мой отец (родившийся и выросший в Нью-Йорке) был известным врачом, и какая-то часть его славы переносилась на нас, его отпрысков; когда, например, нам случалось проходить через его приемную, отовсюду слышалось приглушенное: «Это дети доктора». После того как мы окончили начальную школу, отец купил всем английские гоночные велосипеды и отправил нас в частные школы. Моя мать – очень красивая блондинка, наполовину немка, наполовину ирландка, была уроженкой Запада (штат Айова). Она училась в колледже, когда влюбилась в красивого молодого итальянца, студента медицинского факультета университета Сент-Луис. И вышла за него замуж. А затем переехала в большой плохой Нью-Йорк, чтобы, в конечном счете, поселиться в Бруклине в двухэтажном здании над офисом своего мужа. Задний двор дома выходил на улицу, на которой в таких же двухэтажных домах над такими же офисами жили семьи других докторов.

Здесь мои родители растили нас, троих детей; и здесь, когда мне было около четырех лет, я узнала, что такое страдание. Нет, меня не запирали в чулане и не морили голодом. Ничьей вины в том не было. Страдания возникали сами по себе. Мои лишения носили личный характер. Сейчас это называют «синдромом среднего ребенка», его породила культура пятидесятых, высоко ценившая мальчиков и гораздо меньше – девочек.

Я появилась на свет в промежутке между старшей сестрой и младшим братом. Из двух девочек – после которых родился мальчик (!) – у меня было вовсе незавидное положение, которое я остро ощущала на людях, особенно при семейных встречах.